Месть еврея

по­стоянно носила, и открыл его, но взглянув на жену, за­метил, что она встревожена.

—  Дай мне медальон, я его надену! — сказала Ва­лерия, поспешно протягивая руку.

Но чуткое недоверие заставило Рауля воспротивиться. Он отступил и сказал, тщательно осматривая медальон:

—  Я отдам его тебе через час.

—  Какой вздор! Это вещь, которую я постоянно ношу, привыкла к ней и не хочу с ней расставаться ни на минуту.

—  Несмотря на эти доводы, я все-таки оставлю его у себя. Я заказал сделать мой миниатюрный портрет и хочу вложить его сюда,— ответил князь, подозрительно глядя на взволнованное лицо Валерии.

Вся вспыхнув, она бросилась к мужу, схватила за золотую цепочку медальона и старалась вырвать его из рук мужа.

—   Портрет, который ты мне дал, будучи женихом, для меня святыня, и я не позволю тебе трогать его,— воскликнула она изменившимся голосом.

—   Он для тебя святыня? — повторил Рауль, горько усмехнувшись.— Я хочу убедиться, один ли только страх потерять это сокровище так смутил тебя или тут заключа­ется нечто более драгоценное. Если мое предположение не верно, я готов на коленях просить у тебя прощения.

Вошедшая камеристка прервала их разговор.

— Ваша светлость,— сказала она,— пришел ордина­рец с нужной бумагой.

Не взглянув на жену, Рауль ушел, унося с собой медальон.

Бледная Валерия бессильно опустилась в кресло; стыд и страх перехватили дыхание. Когда она ездила в Неаполь и думала, что Самуил умер, она без ведома Антуанетты заказала ювелиру вложить под портрет князя портрет Мейера, чтобы навсегда сохранить это изображение как память о человеке, который из-за нее лишил себя жизни. Но несмотря на все, что произошло после того, она сохранила этот портрет. Сейчас горько упрекала себя в этой неосторожности, которая могла иметь очень печальные последствия. При мысли, что Рауль найдет портрет Самуила и заподозрит ее, она встала, быстро прошла в будуар и оттуда по винтовой лестнице спустилась в сад. В первом этаже, также вы­ходя балконом в сад, находился кабинет князя, куда и направилась Валерия. Все окна были открыты, и она убедилась, что Рауля не было в кабинете, а его звуч­ный голос доносился из соседней комнаты. Она взбе­жала на балкон, и взглянув внутрь комнаты, увидела предательский медальон на бюро. Схватить его и исчез­нуть, как тень, было делом нескольких секунд. Затем она направилась к своей террасе мимо большого фонта­на, отделанного туфом. Посреди бассейна на груде кам­ней возвышался тритон, выбрасывающий из пасти свет­лый столб воды. Она бросила медальон в массу кам­ней, где тот и исчез.

«Там уж никто не будет его искать», подумала она и, успокоенная, ушла к себе.

Рауль был взбешен, когда заметил необъяснимое исчезновение медальона, и хотя он не имел никакого доказательства виновности жены, но этот таинственный случай пробудил в его сердце почти чувство ненависти к Валерии. Отношения между ними установились очень сдержанные, и он стал искать развлечений вне дома. Благодаря красоте своей и богатству, он легко побеждал женские сердца, и вскоре в свете заговорили о порази­тельных успехах князя Орохая.

Рудольф и Антуанетта, супружество которых было одним из счастливых, с грустью заметили, что Рауль все более и более увлекался вихрем жизни. Валерия же молча и терпеливо сносила отчуждение мужа и вся от­далась сыну. Эту любовь, впрочем, разделял и Рауль. Князь гордился своим наследником.

X

В один из ясных январских дней, сидя у окна ще­гольского будуара, Руфь играла со своим мальчиком, держа его на коленях. Яркий огонь пылал в камине, озаряя красноватьш светом крытую золотистым атла­ сом мебель, множество безделушек, расставленных по столам и этажеркам, и прелестную молодую мать с ре­бенком.

Черные глаза Руфи горели материнской гордостью и любовью, глядя на маленького Самуила, который за­ливался серебристым детским смехом, стараясь поймать черные волосы матери, а она подразнивала малютку, отдергивала их от него. Материнская гордость вполне оправдывалась красотой ребенка: это был настоящий херувим с ослепительным белым лицом, длинными пе­пельными локонами и черными бархатными глазами. Но вдруг внимание его привлекла маленькая собачка, он соскользнул с колен матери и стал играть на ковре. Следя за ним взглядом, Руфь задумалась, и мысли ее были, видимо, не радостны, так как лицо ее хмурилось все более и более. Она встала и в волнении стала ходить взад и вперед по будуару. Хотя первый порыв пыла ее страсти несколько остыл в холодной атмосфере суп­ружеской жизни, она все же продолжала ревновать мужа, предполагая существование тайной связи. Час­тые отлучки Самуила и многие, проводимые вне дома вечера казались ей странными, потому и возникло не­справедливое подозрение в измене. В действительности же Самуил и не думал ни о какой любви. С памятного бала и его последствий он стал спокоен, мрачен и со­вершенно охладел к прекрасному полу. В обществе он показывался редко и почти два года не видел Валерию, зато, весь отдался делам, которые процветали так же, как и под управлением старого Авраама. Только дома ему было не по себе: с женой у него были ложные, на­тянутые отношения. Он проводил свои вечера в клубе или театре, словом, где угодно, только не у себя. И в этот самый день он сказал Руфи, что не будет дома ни к обеду, ни вечером, чем вызвал в ней подозрение и при­падок ревности. Вдруг в голове ее мелькнула мысль. Она позвонила и велела няне взять ребенка.

—   Так это продолжаться не может. Ясно, что он мне изменяет. Но с кем?—думала она.— Очевидно, с княгиней Орохай, про которую мне рассказывал Аарон. Если бы удалось попасть в кабинет, я нашла бы, быть может, какое-нибудь доказательство. Он уехал на весь день, подберу-ка я ключ. Если ему нечего скрывать там, он не стал бы так тщательно закрывать свою комнату.

Вооружившись связкой ключей, да прихватив еще ключи от других дверей, Руфь прошла в комнату му­жа, а оттуда спустилась в кабинет. Вначале она ниче­го не находила, но, наконец, один из ключей, казалось, подошел, и дверь отворилась. Тщательно заперев ее за собой, она зорко оглядывала «святилище мужа», в ко­торое редко допускалась, но ничего подозрительного не было: у окна стоял письменный стол с массивной сереб­ряной чернильницей, изображавшей Ревекку у колод­ца,— ее подарок в минувшем году. Тщетно поднимала она все пресс-папье, перевертывала каждый листок, пе­ресмотрела даже все брошенные в корзину ненужные бумаги и ничего не нашла, а в ящики было не попасть, потому что они закрывались секретными замками и это ей было известно. Разочарованная, но и взволнованная бесплодными поисками, Руфь стала осматривать разные ящички и увидела лакированную шифоньерку, стояв­шую у стола. Она не была заперта и содержала разные распечатанные письма, визитные карточки, адреса и за­метки. Вдруг внимание ее остановилось на конверте с золотой каймой без всякого адреса. Она схватила его и стала рассматривать; на печати был изображен амур, державший в одной руке сердце, а в другой стрелу, ко­торой хотел его пронзить. Дрожащими руками Руфь вынула из конверта раздушенную записку и прочла сле­дующие слова, написанные женской рукой:

—   «Божество мое, я получила твое письмо и не пре­мину быть на маскараде в опере; только не забудь при­колоть красную розу к своей одежде, чтобы я не ошиб­лась в том случае, если на балу окажется несколько Мефистофелей. На мне будет, как ты желал, черное домино с пучком чайных роз на левом плече, я буду ждать тебя направо возле первой ложи, как ты просил. Джемма».

—  Ага! — воскликнула Руфь, падая в кресло. —Так вот оно что! Это негодная итальянская певица. Ее зовут Джеммой, я знаю. И барон изволит избирать любовниц среди жильцов своего дома. Это очень практично, но на этот раз, мой милый Самуил, ты ошибаешься в расчете.

Она торопливо вышла из кабинета и вернулась к се­бе. Хотя дверь она не могла запереть, это ее не испуга­ло. Ну, просто подумает, что забыл замкнуть, решила она. С четверть часа спустя после раздумья она, каза­лось, на что-то решилась.

—  Сегодня, сеньора Джемма, вы не поедете на сви­дание,— прошептала она.— Эту записку я пошлю ва­шему старику-мужу, а так как сеньор Джакомо, гово­рят, ревнив, как турок, то он примет меры, чтобы