великим артериям духа; она использует то, что есть: она проникает по крошечным каналам, по хрупким волокнам, которые вибрируют в нашем материальном сознании; она входит маленькими каплями, струйками, отдельными порциями, которые кажутся ничем — проходящим веянием, проблеском улыбки, волной нежности без причины — и которые меняют все. Мы не замечаем этого изменения, потому что живем в обычном хаосе, в привычном удушье, но искатель, хотя бы немного проясненный, начинает видеть, чувствовать эти незначительные изменения плотности, эти внезапные закупорки, эти крошечные расширения, эти воздушные ямы в материальной субстанции. Он видит почти мгновенное воздействие этой совсем маленькой эманации сомнения, этого абсурдного опасения, этой напряженности без видимой причины, этой нелепой болезненной фантазии, пересекшей его атмосферу. Он открывает тысячу маленьких скрытных пульсаций, ложных биений, темных импульсов в большом материальном пруду. Он касается пальцем страха, этого большого ненасытного и втягивающегося Страха, который покрывает мир как протоплазма в своей желатиновой мембране — пустяковое прикосновение, малейшее дуновение, крошечный лучик света, и этот страх сжимается, закрывает дверь и сворачивается в шарик в своей мембране. Мгновенная реакция ко всему — это сразу же НЕТ; затем, иногда, вырывается «да», как если бы движимое все тем же страхом не иметь. Он открывает фантастическое болезненное и пораженческое воображение материи, как если бы жизнь представляла для материи некое ужасное вторжение, от которого она никогда не могла оправиться, возможно, выпадение из первичного блаженства камня, нашествие смерти в ее спокойный круг. Все есть повод для катастрофы — великой катастрофы Жизни — ожидание худшего, предвидение худшего, почти что желание и зов худшего, чтобы наконец–то прекратилась эта трагедия жизни, и все вновь бы упокоилось в безмятежной недвижимости праха. Искатель открывает, как рождаются болезни, разлагается материя, старится субстанция — это великая мука жизни, свертывание на себя, внутреннее удушение, отвердение всех маленьких артерий, через которые могла бы проскользнуть капля гармонии, которая лечит все. Он по горло наслышался маленьких стонов, маленьких горечей, ранящих отрицаний материи и особенно — особенно — ее безнадежного лейтмотива: «Это невозможно, то невозможно…». Для нее все невозможно, потому что единственная надежная возможность — это нерушимая недвижимость камня. Потому что всякое шевеление жизни и надежды — это все еще суета смерти. И материя закрывает двери, закрывает свет, отказывается от чуда —
Тогда искатель начинает усваивать закон Гармонии. Он усваивает его шаг за шагом, методом проб и ошибок, малейших ошибок, которые сеют болезнь и путаницу: на этой стадии переживание разворачивается не в голове и не в сердце, оно происходит в теле. Это самая незначительная игра ощущений, столь же мимолетная, какой могло бы быть первое содрогание радиолярии при смене температуры Гольфстрима, и столь же чреватая физическими последствиями, как гроза над хлебными полями разума или тайфуны над мутными морями витала. Мы столь неповоротливы и тупы на наших «высших» уровнях, что нам надо схлопотать по голове, чтобы понять, что вот этот человек рассержен и что убийство прячется в этих глазах, таких прозрачных; но субстанция тонка; чем больше мы за ней наблюдаем, тем больше открываем ее невероятную восприимчивость, к сожалению, в двух направлениях. Сто раз, тысячу раз искатель сталкивается с этими микро–тайфунами, этими крошечными вихрями, которые внезапно расстраивают равновесие существа, затуманивают все, придают привкус праха и мрачности малейшему жесту, портят воздух, которым дышишь, и портят все — это общая порча, мгновенная, за одну секунду, за десять секунд. Отвердение всего. И искатель как бы внезапно подкашивается усталостью, он видит, как подходит болезнь — и действительно, она несется во весь опор. Какая болезнь? —
Но это все еще негативный и человеческий способ подходить к переживанию. В действительности, Гармония, чудесная Гармония, которая управляет вещами, не хочет обучать нас законам ада, будь это самый маленький ад; она хочет солнечного закона. Она бросает на нас свои тайфуны, свои болезни, окунает нас в черную яму лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы мы усвоили урок — ни минутой больше; и с той секунды, когда мы вернули себе крупицу солнца, маленькую ноту, чудесное маленькое спокойное течение в сердце вещей, все изменено, вылечено, повернуто к свету: это мгновенное чудо. На самом деле это не чудо; чудо есть везде, каждое мгновение, это сама природа вселенной, ее воздух, ее солнце, ее дыхание гармонии; только мы блокируем ее путь, мы строим наши стены, наши науки, миллионы наших приборов, которые «знают лучше», чем эта Гармония. Мы должны учиться позволять течь этой Гармонии, позволять ей делаться — нет другого секрета. Она «ставит нас в трудное положение» не для того, чтобы сокрушить или наказать, а чтобы научить нас технике мастерства. Она в самом деле хочет, чтобы мы действительно стали мастерами своего солнечного Секрета, она хочет, чтобы мы действительно стали тем, кем мы всегда были, свободными и царственными и радостными, и она будет толочь нас и трамбовать до тех пор, пока мы не будем вынуждены постучать в свою солнечную дверь, раскрыть руки и позволить сладости течь над миром и в наших сердцах.
Ибо есть еще больший секрет. Мы стоим перед этой грандиозной вселенной, усеянной трудностями и проблемами и отрицаниями и препятствиями — все есть нечто вроде постоянной невозможности, которую надо преодолевать силой интеллекта, воли, духовными или материальными мускулами. Но, делая так, мы ставимся на одну доску с гусеницей, уподобляемся карлику, забившемуся в своей дыре смерти. И поскольку мы верим в трудность, то мы вынуждены верить в наши стальные или не стальные мускулы — которые всегда сдают. И мы верим в смерть, мы верим в зло, верим в страдание, как крот верит в добродетель своих туннелей; и нашей погребальной верой, нашей тысячелетней верой, нашим взглядом серого эльфа мы упрочняем трудность, вооружаем ее тьмой приборов и средств, которые раздувают ее еще больше, закрепляют ее в ее неумолимой борозде. Это грандиозная эльфийская иллюзия, охватившая мир. Грандиозная Смерть сжимает мир — но это только наш страх перед бессмертием. Грандиозное страдание разрывает мир — но это только наш отказ от радости и от солнца. И все здесь есть, все возможные чудеса под великим свободным солнцем, все возможности, о которых мы только мечтали и даже не мечтали, все простое, спонтанное, естественное мастерство, все простые силы Великой Гармонии. Она просит только разлиться над миром, течь через наши каналы и наши тела, она только просит, чтобы мы открыли ей путь. И если мы позволим этой легкости, этой божественной непринужденности, этой солнечной улыбке хоть на секунду наводнить наш маленький агломерат плоти, так сразу же все рассеивается, препятствия растворяются, болезни исчезают, обстоятельства выстраиваются словно чудом, темнота озаряется, стена рушится — как если бы этого никогда и не было. И, повторим еще раз, это не чудо: это восстановление простоты. Это восстановление реальности. Это точка гармонии здесь, которая контактирует с Гармонией везде и спонтанно, автоматически, мгновенно привносит (или снова привносит) гармонию туда, в этот жест, в это обстоятельство, в это слово, в это стечение событий — и все является чудом стечения обстоятельств, потому что следует Закону. Стен никогда и не было, болезни, страданий, смерти никогда и не было, но у нас был этот взгляд болезни, взгляд страдания и взгляд смерти, а также этот взгляд заточенного эльфа — мир таков, каким мы его видим, каким мы его хотим; достаточно другого взгляда внутри нас, и все преобразуется. «
