конные дружины могут разрубить их беспорядочную, уязвимую в рукопашном бою толпу, как железный клинок разрубает ковригу хлеба.
Князь Святослав смотрел сейчас на вятичей не с опаской или враждебностью, но с восхищеньем храбростью полуголых силачей, готовых на смерть и дерзко показывавших эту готовность. Он думал, какими славными воинами станут вятичи, если одеть их в железные доспехи, если дать им в руки крепкие дружинные щиты, если сомкнуть в спаянный ратный строй. Не врагов видел перед собой князь Святослав, но воинов будущей непобедимой русской рати, которую он поведет за собой в дальние походы. Нужен мир с вятичами, только мир!..
По своим прежним походам князь Святослав отлично знал ратные обычаи лесных жителей. Начиная битву, они устрашающе кричали, делая вид, что собираются напасть, а на самом деле лишь запугивая врага. Но если враг оставался твердым, они сами обращались в притворное бегство, заманивая в засады. Важно было сохранять спокойствие и не поддаваться на хитрости.
Вот и сейчас вятичи испустили оглушительный вопль, разом кинулись вперед… и остановились. Снова закричали все вместе, пробежали несколько шагов и снова остановились.
— Мыслю, на приступ вятичи не пойдут! — сказал Святослав воеводе Свенельду и медленно вложил меч в ножны. — Пожалуй, пора говорить со старейшинами…
Протяжно, успокаивающе пропела труба в стане князя Святослава. Дружинники опустили копья. С легким стуком через ров упал перекидной мостик. Сын воеводы Свенельда — Лют Свенельдич — вышел в поле с зеленой березовой веткой в руке — знаком мира.
Лют Свенельдич шел под тысячами настороженных взглядов, мягко ступая сапогами по луговой траве, весь облитый железом доспехов, но без меча у пояса. Смуглое лицо Люта было строгим и торжественным, движения неторопливыми и величественными. Горячая степная кровь, унаследованная Лютом от матери-венгерки, выдавала себя лишь нетерпеливым блеском черных глаз да пятнами румянца на смуглых щеках. Будто два мира сошлись в посланце князя Святослава: спокойная непоколебимость русских лесов и лихая необузданность степного ветра. Но в ту минуту лихость смирилась перед спокойствием…
Вятичи пятились, расходясь в стороны и освобождая дорогу к кучке седобородых старцев в длинных белых плащах — старейшинам вятичских родов.
Старейшины стояли, одинаково опираясь на посохи, и молча смотрели на Люта. В глазах старейшин не было страха или тревоги, только гордая уверенность.
Лют положил к ногам старейшин березовую ветку.
Повинуясь едва заметному жесту одного из старейшин, молодой вятичский воин бережно поднял ветку с земли. Лют облегченно вздохнул: вятичи были согласны говорить о мире…
А рабы князя Святослава уже расстелили на поляне большой пестрый ковер, положили на одном краю ковра несколько полосатых подушек, а на другом — дружинное седло, окованное серебром. Боязливо оглядываясь на молчаливые ряды вятичей, рабы отбежали прочь, и почти сразу же на перекидной мостик ступил князь Святослав.
Князь был пешим, без доспехов, но два дружинника вели следом княжеского коня; боевой меч Святослава был привязан к седлу. Рядом с князем, отставая на полшага, шел воевода Свенельд. Серебряная цепь на шее воеводы постукивала по железу панциря, на левой руке покачивался овальный красный щит с медной бляхой посередине, рука в железной рукавице поддерживала ножны длинного прямого меча, за пояс заткнута тяжелая медная булава, на высоком шлеме подрагивали в такт шагам разноцветные перья. Воевода Свенельд как бы олицетворял собой грозную мощь дружинного войска, и рядом с ним простая белая рубаха князя выглядела подчеркнуто мирно и скромно.
Князь Святослав опустился на седло, заскрипевшее под его тяжестью. Свенельд встал за его спиной, держа на вытянутых вперед руках княжеский меч.
Подошли вятичские старейшины и, повинуясь приглашающему жесту князя, смирно присели на подушки. Они были без оружия, но длинные посохи, положенные на ковер у их ног, хищно поблескивали острыми железными наконечниками.
Ближе других к князю сидел, положив узловатые худые руки на колени, старик со светлыми, почти белыми глазами. Точно такие же глаза Святослав видел когда-то у древнего старца гусляра; люди говорили, что тот гусляр начинает вторую сотню лет земной жизни. Сколько же лет прожил старый вятич, если время обесцветило его глаза? Скольких видел правителей, требовавших покорности и дани, как сейчас собирался сделать он, Святослав?
Старец первым начал разговор, а остальные старейшины почтительно внимали его словам, согласно покачивая бородами:
— Моя имя Смед. Я старейшина рода, на земле которого ты сидишь. Вятичи спрашивают: зачем ты привел столько воинов в железных рубахах? С миром пришел или с войной? Отвечай, пока не пролилась кровь!
Святослав вытащил из-за голенища черную стрелу и кинул ее вятичскому старейшине. Кстати, очень кстати оказалась эта стрела! Безрассудный выстрел неизвестного вятичского воина позволял князю выступить обвинителем, а старейшины должны оправдываться. А кто оправдывается, тот всегда слабее…
— Кровь уже пролилась! — сурово начал князь, — Этой стрелой убили храброго воина из моей дружины. Кровь требует отмщения!
Старейшина Смед, кряхтя, нагнулся, поднял с ковра черную стрелу, задержал взгляд на метке. Лицо его потускнело, тонкие сухие губы горестно задрожали. Видно, старейшина узнал на стреле свой родовой знак…
— Кровь твоего воина не останется без искупления, — с усилием произнес он. — Но ты, княже, еще не ответил…
— Кому вы, вятичи, даете дань? — прервал старца Святослав.
— Хазарам, — помедлив, ответил старец. — Хазарам, которые приходят с Волги.
— Разве хазары ваши старшие родичи? Может, у вятичей много лишних мехов? — напористо спрашивал Святослав. — Или меда? Или зерна? Или серебра, чтобы всем этим наделять людей чужого племени?
«— Когда приходят за данью, о желании не спрашивают…
— Выслушай тогда древнее сказание и уразумей его смысл, — неожиданно сказал Святослав и поведал вятичскому старейшине услышанное когда-то от матери сказание о хазарской дани, о находчивости полян, вручивших хазарам вместо дани обоюдоострые мечи, и о пророчестве хазарских старцев, предсказавших своему князю, что поляне никому не будут платить дани, но сами станут собирать дань с иных народов…
— Смысл сказания нам понятен, — произнес после долгого молчания старейшина. — Дань берут мечом, меч же освобождает от дани — вот что ты хотел сказать, княже. Но у вятичей мало мечей, и живут они каждый своим родом, разъединенно. Хазары же приходят нежданно, и если не дать им ничего, то вырезают один род, потом другой, потом многие роды, пока остальные не придут к ним с данью. Не для вятичей твое сказание, а для тех племен, которые собраны в одну горсть…
— Ты сам ответил, старец, зачем я пришел в землю вятичей! — воскликнул Святослав, вскакивая на ноги; следом за ним поднялись с подушек старейшины. — Я пришел, чтобы собрать вятичей в одну горсть! И не в горсть даже — в крепкий кулак! Разящий, всесокрушающий! Не другом я пришел и не недругом — господином! Настало время вятичам склониться под руку Киева. Тогда я скажу, что между нами мир на вечные времена!
Вятичи с глубоким вниманием слушали короткие, резкие, будто рубленые фразы. Для них не было неожиданным требование князя Святослава подчиниться власти Киева. Давно уже к этому шло. Необъятная держава киевских князей надвигалась на их земли, обтекая полукольцом подвластные Киеву племена. Хазары не были больше заслоном от этого непреодолимого движения. Хазарские конные отряды, приходившие к вятичам за данью и пленниками, казались ничтожными песчинками, которые бесследно сдует ветер войны. Да и тяжко хазарское ярмо. Тяжко и обидно, потому что хазары привыкли смотреть на вятичей как на рабов, а не как на свободных охотников. Иная у хазар была жизнь, иной язык, иные боги, иные меры добра и зла. Чужаками были хазары в вятичской земле, но чтобы навсегда изгнать их, у вятичей не находилось силы…
