закарлючками.
Позади осталось отсчитывание денег на блюдечко перед кассиршей, произведенное директором картины Боковым вкупе с требованием выписать копию чека, и фраза Милены: «Ну, мы пойдем?» и слова художницы по шмоткам: «Миленочка, душенька, начинайте носить все сразу»... «Как все сразу — одновременно?» — сострила Милена. «Нет, — улыбнулась художница, — сразу — в смысле... не откладывая. Даже дома, чтобы скорее обтерлось; на экране у одежды должен быть обжитой вид».
— Вы забыли!.. Девушка! — воскликнула одна из продавщиц.
— Да, Миленочка, вы свое платье забыли! — крикнула ассистентка Мальвина. Милена повернула голову в сторону примерочной, сказала: «А!» и начала было совершать взмах рукой, означающий: «Да ну его», но потом все же вернулась и сдернула иероглифы с крючка.
— Я на время съемок поживу у мамы, от нее ведь ближе к киностудии, — сказала мне Милена.
Дальше идет провал. Произнесла ли эти слова Милена еще в магазине, когда мы направлялись к выходу? Или на ступеньках, после того, как, послушные фотоэлементу, за нами закрылись стеклянные врата? Или возле машины, когда я отпирал дверцы? ,
Иногда я считаю, что уронил пакеты с ее покупками, ее новой служебной одеждой. Порой уверен, что не ронял.
Точно помню только, что Милена походя опустила небрежно свое платье в урну возле магазина, вернее, на урну, поскольку та была переполнена.
Кажется, я что-то городил насчет того, что да, от меня расстояние длиннее до киностудии, чем от дома ее мамы, но я мог бы по утрам отвозить ее своей машиной на съемки, а вечером забирать. Возможно, она объяснила, что я ведь сейчас в отпуске и зачем мне рано вставать, стоит ли мне беспокоиться, то есть это она обо мне заботится, о моем полноценном отдыхе.
Вспоминая этот эпизод, я часто впадаю в уверенность, что такого разговора вообще не было, что после фразы Милены о ее намерении пожить у матери, мы молча сели в машину. Порой меня охватывает сомнение — да нет, вроде такой диалог имел место.
Хотя, собственно, какая разница?
Мир начал приобретать более ясные, устойчивые очертания, когда мы уже сидели в моей «девятке».
— Но твоя мама... Она ведь тебе житья не даст, — выговорил я. — Как ты сможешь, например, дома учить роль? Мамочка тебе дырку в голове просверлит.
— Она немного поутихла последнее время, — сказала Милена, странно непривычная в джинсовой рубашке и кепочке-бейсболке с какой-то надписью латиницей. — Стала более... удобоваримой, что ли. После того как начала пить то, что ты ей принес, ну, травы — корень валерьяны... забыла... пустельник...
— Пустырник, — поправил я. — Так она же выбросила их в мусорное ведро.
— При тебе выбросила, а как ты ушел — полезла и достала.
Милена переместилась ближе ко мне, чтобы попасть в зону видимости себя новой в зеркале заднего вида — кепочку срочно понадобилось снять и надеть опять, но уже козырьком назад и проконтролировать результат. Зеркальце ты мое ненаглядное...
— Ну, что ж, только учти: кино — это всего лишь тени на простыне. И еще — мир кино съедал с потрохами многих.
— В каком смысле? — немного забеспокоилась она.
— В смысле — живой останешься. Только окажешься съеденной.
— Ты говоришь загадками, — резюмировала девушка с внешностью Милены, достала пронзительно- карминовую помаду и принялась ее употреблять.
— Я вообще загадочный, — торжественным тоном произнес я. — Я такой загадочный, что куда там.
* * *
Недели через две глубокой ночью, безуспешно борясь с бессонницей, я вдруг неожиданно для себя встал с постели, оделся и вышел из дому.
Перекурив с ночным сторожем на автостоянке, обсудив с ним среди стада спящих машин политическую ситуацию — как внешнюю, так и внутреннюю, я гулко завел свою «Ладу» и отправился на другой конец города в район новостроек к дому Милены.
Постояв некоторое время у раскрытого окна ее комнаты, послушав, как дыхание Милены смешивается с пением цикад, как с неопределенным сонным звуком она перевернулась на другой бок, я уехал назад и благополучно задал храповицкого. .,
Скучал ли я по ней? Боюсь, что нет.
Хотя мне не нравились некоторые новые замашки, которые я стал замечать за собой — например, содержимое яйца я мог вылить в мусорное ведро, а скорлупу положить на сковородку в кипящее масло, а как-то, услышав звонок, пошел открывать дверь, хотя это был телефон.
В принципе я понял — мне вполне достаточно иногда послушать, как она спокойно спит. Подышать воздухом нарисованного вишневого сада.
Мне это напоминало, как по вечерам, поздно вернувшись с работы, я подходил к кровати дочери, и мы с женой стояли, обнявшись, и слушали ее дыхание, которое доставалось также и плюшевому жирафу, с которым она заснула в обнимку.
Жирафу, которого живьем она так и не увидела. /
Что ж, за нее его увидела Милена.
Видимо, не зря Милена как-то выпалила в сердцах: «Ты ко мне относишься скорее как к дочери, чем как
