случилось, потому что уже и так кричат, что я убийца. А что мне делать, если мне становятся поперек дороги? Я должен был заплатить Дуньчевскому пятьсот золотых штрафа, а вы знаете, что имения на Руси не приносят теперь никакого дохода.
— Правда, ведь вас там совсем ограбили… — сказал Харламп.
— Однако он тяжелый, — продолжал Заглоба, — я совсем устал. Ограбить-то нас ограбили, но я надеюсь, что сейм выдумает нам какое-нибудь вознаграждение, а то мы погибнем. Посмотрите, опять идет кровь; сбегайте, господин Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Это не очень-то поможет покойнику, но помочь ему все-таки надо — это долг христианина, и ему легче будет умирать.
Он остановил кровь, залепил ему раны хлебом и сказал Ильяшенко:
— А ты, старик, здесь не нужен. Поезжай скорее в Заборово, проси, чтоб тебя допустили к королевичу, и расскажи все, как было. Если наврешь, велю тебе снять голову; я все узнаю, потому что я в хороших отношениях с его милостью королевичем. Поклонись тоже Хмельницкому, он со мной знаком и любит меня. А мы похороним прилично твоего атамана, — ты же делай свое, не шатайся по закоулкам, не то тебя убьют, прежде чем ты успеешь сказать, кто ты такой. Прощай! С Богом!..
— Позвольте остаться, пока он остынет.
— Поезжай, говорят тебе! — сказал грозно Заглоба. — А не то я велю мужикам свезти тебя в Заборово. Не забудь, кланяйся Хмельницкому.
Ильяшенко поклонился в пояс и вышел, а Заглоба сказал Харлампу и Селицким:
— Я отправил этого казака, так как ему нечего здесь делать, а если его действительно убьют, что легко может случиться, то всю вину свалят на нас. Заславские и канцлерские сторонники первые кричали бы во все горло, что люди князя-воеводы перерезали все казацкое посольство и не уважают закона. Но мы не дадим себя на съедение этим объедалам и ухаживателям, вы же будьте свидетелями, что он сам вызвал нас. Я велю войту похоронить его хорошо. Нам тоже пора отправляться и дать отчет князю-воеводе.
Хрипение Богуна прервало слова Заглобы.
— Ого, душа ищет выхода, — сказал шляхтич. — Уже темно, и его душа ощупью пойдет на тот свет. Но если он не обидел нашу богиню, то пошли ему Господи вечный покой. Аминь! Едем, Володыевский! От всего сердца прощаю ему его вину, хотя, правду сказаться больше мешал ему, чем он мне. Но теперь конец. Прощайте, господа, мне было очень приятно познакомиться с вами. Не забывайте же быть свидетелями, в случае надобности.
Глава XIII
Князь Иеремия довольно равнодушно принял известие об убийстве Богуна, в особенности, когда узнал, что есть люди не из его полка, которые готовы свидетельствовать, что Володыевский был вызван Богуном. Если бы дело произошло не за несколько дней до избрания Яна-Казимира и если бы борьба кандидатов за корону продолжалась, то противники Иеремии, а главное, канцлер и князь Доминик воспользовались бы этим случаем как оружием против князя, несмотря на свидетелей и их показания. Но после отречения карла все были заняты другим, и нетрудно было догадаться, что дело это будет предано забвению.
Его мог возбудить только Хмельницкий, представив как доказательство новых обид, но князь надеялся, что королевич, посылая ответ, письменно или устно велит передать Хмельницкому, каким образом погиб его посол, и он не посмеет сомневаться в истине королевских слов.
Князь беспокоился, чтобы из-за его солдат не вышло политического волнения, но ради Скшетуского он был доволен тем, что случилось, потому что явилась возможность снова отыскать княжну. Теперь можно было найти ее, отнять силой или выкупить, а князь не пожалел бы и больших издержек, лишь бы только избавить Скшетуского от горя и вернуть ему счастье.
Володыевский шел к князю с большим страхом, и хотя он был не робкого характера, но боялся, как огня, сурового взгляда князя. Но каковы были его удивление и радость, когда князь, выслушав отчет и немного подумав, снял с руки драгоценное кольцо и сказал:
— Ваша сдержанность похвальна, как и то, что вы не задели его первый, так как из-за этого могли бы на сейме возникнуть большие и лишние беспорядки. Если княжна найдется, то Скшетуский будет вам благодарен по гроб жизни До меня дошли слухи, что подобно тому, как другие не умеют держать язык за зубами, так и вы, Володыевский, не умеете держать сабли в ножнах, за что следовало бы вас наказать; но, так как вы дрались за вашего друга и поддержали добрую славу наших хоругвей в битве с таким хватом, то возьмите вот этот перстень, чтобы иметь воспоминание об этом дне. Я знал, что вы хороший солдат и фехтовальщик, но теперь вижу, что вы в этом отношении превосходите всех
— Он, — сказал Заглоба, — и самому черту снес бы рога в три приема; если вы, ваша светлость, повелите когда-нибудь снять мне голову с плеч, то пусть ее снимет никто другой, как Володыевский, по крайней мере, я сразу отправлюсь на тот свет. Он разрубил пополам грудь Богуну и потом еще два раза съездил ему по башке.
Князь любил рыцарские дела и добрых солдат, поэтому, улыбаясь, спросил:
— Встречали ли вы кого-нибудь равного вам в искусстве фехтования?
— Раз только мне попало немного от Скшетуского, но и я перед ним не остался в долгу, это было тогда, когда вы, ваша светлость, посадили нас обоих под арест, а из других только один Подбипента мог бы со мной сравниться, у него ведь сверхъестественная сила, и, пожалуй, Кушель, будь у него лучше зрение.
— Не верьте ему князь, — сказал Заглоба, — с ним никому не справиться.
— Долго ли защищался Богун?
— Да, тяжеловато с ним было биться, — сказал Володыевский, — он умел искусно перебрасывать саблю в левую руку.
— Богун сам мне рассказывал, — перебил его Заглоба, — что он, для упражнения, по целым дням фехтовал с Курцевичами, да и я сам видывал в Чигирине, как он с другими упражнялся
— Знаете что, Володыевский, — сказал с напускной важностью князь, — поезжайте под Замостье, вызовите на поединок Хмельницкого и одним махом освободите Польшу от всех бедствий и хлопот.
— По вашему повелению, милостивый князь, поеду, лишь бы только Хмельницкий захотел принять мой вызов, — сказал Володыевский.
— Мы шутим, а кругом нас гибнут, — возразил князь, — но все-таки под Замостье вы на самом деле должны отправиться. У меня есть известие из казацкого лагеря, что как только будет объявлен выбор королевича Казимира, Хмельницкий бросит осаду и отступит на Украину, это он сделает ради истинной или притворной любви к королю или же потому, что под Замостьем все его силы легко могут сломиться. Поэтому вы должны ехать и рассказать Скшетускому, что случилось, чтобы он отправлялся искать княжну. Скажите ему, чтобы он из моих хоругвей, оставшихся при старосте Валецком, взял столько людей, сколько ему понадобится для экспедиции. Впрочем, я пошлю ему с вами письмо и разрешение, так как мне очень дорого его счастье.
— Ваша милость всем нам — отец, — сказал Володыевский, — и мы вам до гроба будем служить.
— Не знаю, не придется ли вам голодать на моей службе, — ответил князь, — если разорят все мои имения на Заднепровье; но пока кое-что есть, и все, что мое — то и ваше.
— И наши мелкие имения принадлежат вашей милости, — воскликнул Володыевский.
— И мое тоже! — прибавил Заглоба.
— Пока еще мне не нужно, — ласково ответил князь. — Я надеюсь, что если я лишусь всего, то Польша вспомнит хотя бы о моих детях.
Эти слова князя оказались пророчеством. Польша, спустя несколько лет, отдала его единственному сыну то, что имела лучшего, — корону, но до этого большое состояние князя Иеремии очень расшаталось.
— Вот мы и вывернулись. — сказал Заглоба, когда они ушли от князя-Теперь вы, наверно, получите повышение. Покажите-ка это кольцо. Ей-Богу, оно стоит сотню червонцев, камень прекрасный. Спросите завтра на базаре какого-нибудь армянина. За его стоимость можно насладиться и едой, и питьем, и другими
