В Конской Воле Володыевский решил остановиться, чтобы дать отдых лошадям. Кто опишет изумление обоих друзей, когда, войдя в темные сени постоялого двора, они нос к носу столкнулись с самим паном Подбипентой.
— Боже мой! — обрадовался Заглоба. — Сколько времени не виделись! Казаки не изрубили вас в Замостье?
Подбипента бросился обнимать приятелей.
— Куда едете? — спросил Володыевский.
— В Варшаву, к князю.
— Князя нет в Варшаве; он уехал с королем на коронацию в Краков.
— А меня пан Вейгер отправил в Варшаву с письмом и за указаниями, куда идти княжеским полкам. Они, слава Богу, уже не нужны в Замостье.
— Вам не нужно никуда ездить. Мы везем приказ.
Пан Лонгинус опечалился. Он рассчитывал увидеть двор и в особенности полюбоваться на одну особу. Заглоба многозначительно подмигнул Володыевскому.
— Тогда я в Краков поеду, — решил, поразмыслив, литвин. — Мне приказано отвезти письмо, я и отвезу… а вы куда едете?
— В Замостье, к Скшетускому.
— Поручика нет в Замостье.
— Вот тебе на! Где же он?
— Где-то около Хороший, бьет разбойничьи шайки. Хмельницкий ушел, но полковники его безобразничают по дорогам. Староста валецкий послал на них пана Якуба Реговского…
— И Скшетуского?
— Да. Только они действуют порознь.
Заглоба приказал принести три гарнца пива и уселся за стол вместе с Володыевским и паном Лонгинусом.
— А вы, пан Подбипента, еще не знаете самой важной и приятной новости, — начал Заглоба, — мы с паном Михалом Богуна убили.
Литвин так и подскочил на месте.
— Родные мои! Может ли это быть?
— Это так же верно, как и то, что вы нас видите.
— И вы вдвоем убили его?
— Да.
— Вот новость! О, Боже, Боже! — и пан Лонгинус захлопал в ладоши. — Вы говорите вдвоем. Как же это — вдвоем?
— Сначала я обошел его так, что он нас вызвал, понимаете? Потом пан Михал первым вышел с ним на поединок и отделал его, как святочного поросенка.
— А вы не дрались с ним?
— Ну, надо же!? — рассердился Заглоба. — Я думаю, вы недавно пускали себе кровь, и от этого ваш ум помутился. Что же вы думали, что я стану с трупом драться или добивать лежачего?
— Вы ведь говорили, что вдвоем… Пан Заглоба пожал плечами.
— С этим человеком и у святого терпенье лопнет. Пан Михал, разве Богун не обоих нас вызвал?
— Обоих, — подтвердил Володыевский.
— Теперь вы поняли?
— Пусть будет так, — согласился Лонгинус. — Пан Скшетуский тоже искал Богуна под Замостьем, но его там не было.
— Как? Скшетуский искал его?
— Я вижу, вам надо все рассказать по порядку. Как вам известно, мы остались в Замостье, а вы поехали в Варшаву. Казаков нам не пришлось долго ждать, они целою тучею нагрянули из-под Львова. Но наш князь так укрепил Замостье, что они простояли бы под его стенами два года. Мы думали, что они и не приступят к штурму, и очень жалели об этом, так как рассчитывали видеть их поражение. А так как с ними были и татары, то и я принадлежал к числу недовольных. Я все надеялся, что милосердный Господь пошлет мне три головы…
— Просите одну, просите одну, только умную, — перебил Заглоба.
— Вы опять за свое… Слушать гадко… Мы думали, что нас не будут штурмовать, оказалось, нет: сумасшедшие казаки сейчас же принялись строить осадные машины, а потом полезли на нас. Потом уж выяснилось, что Хмельницкий был против, но Чарнота, их обозный, насел на него, обвинил его в трусости, в измене; Хмельницкий согласился и послал первым Чарноту. Что творилось, родные мои, того словами не выскажешь. Света белого не видно было за дымом и выстрелами. Пошли они сначала отважно, засыпали рвы и пробрались на стены, но мы им такого задали жару, что они потом и от стен, и от своих машин убежали. Тогда мы поскакали вдогонку и перерезали их, как телят.
Володыевский потер руки.
— Ух! Жаль, что меня не было на этой свадьбе! — восторженно вскричал он.
— И я бы там пригодился, — со спокойной самоуверенностью сказал Заглоба.
— Больше всех отличились пан Скшетуский и пан Якуб Реговский, оба славные рыцари, хотя враждебно настроенные друг против друга, в особенности пан Реговский против Скшетуского. Он непременно вызвал бы его, если бы пан Вейгер не запретил поединка под страхом смертной казни. Сначала мы не понимали, в чем дело, и только потом узнали, что пан Реговский — родственник пана Лаща, которого князь, помните, выгнал из полка за историю со Скшетуским. Отсюда и обида Реговского на князя, на всех нас, в особенности на поручика, отсюда и их соперничество, которое в итоге принесло им только славу, потому что один старался превзойти другого. Оба были первыми и на стенах, и во время вылазок. Наконец, Хмельницкому надоел штурм, и он повел правильную осаду, не пренебрегая хитростями, которые помогли бы ему взять город. Решительный он человек, но вместе с тем и obscurus [83]. Он думал, что пан Вейгер немец, видно, никогда не слыхал о поморских воеводах этой фамилии, и написал ему письмо, в котором склонял старосту к измене как чужеземца. Пан Вейгер отписал гетману, кто он таков и какой неудачный путь избрал Хмельницкий для его искушения. Свое письмо староста хотел послать с кем-нибудь более значительным, чем простой трубач, но охотников идти в лагерь к этому дикому сброду нашлось немного. Один отговаривался тем, другой — сем, и вот тут-то начинается самая интересная история… Вы слушаете?
— Слушаем, слушаем.
— Отвезти письмо взялся я и когда приехал, застал гетмана пьяным. Принял он меня прескверно, даже булавой грозил, когда прочел письмо, а я, смиренно поручив свою душу Богу, думал так: 'Тронь только, я тебе башку кулаком размозжу'. А что мне было делать, дорогие мои, а?
— Весьма неглупая мысль! — с некоторым чувством умиления воскликнул Заглоба.
— Но его удерживали полковники и близко ко мне не подпускали, — продолжал пан Лонгинус, — в особенности один, молодой, такой смелый, что хватал его за руку и отталкивал. Смотрю я, кто это меня защищает, и дивлюсь его смелости… Оказывается, Богун.
— Богун? — вскрикнули разом Володыевский и Заглоба.
— Он самый. Я узнал его, потому что видел в Розлогах, да и он меня тоже. Слышу, говорит Хмельницкому: 'Это мой знакомый'. А Хмельницкий с быстротою, как это обычно бывает у пьяных, отвечает. 'Коли он твой знакомый, сынок, дай ему пятьдесят талеров, а я дам ответ'. И дал мне ответ, а насчет денег я сказал, чтоб он их для своих гайдуков приберег, так как княжескому офицеру не след пользоваться подачками. Меня довольно вежливо проводили из палатки, но едва я вышел, как ко мне подходит Богун: 'Мы, говорит, виделись в Розлогах'. — 'Так точно, говорю, только тогда я не ведал, голубчик, что найду вас в этом лагере'. А он на это: 'Не своя воля, несчастье загнало'. В разговоре я напомнил ему, как мы его под Ярмолинцами побили. 'Я не знал, с кем имею дело, говорит он, кроме того, был ранен в руку, а люди мои думали, что их бьет сам князь Еремия'. И мы ничего не знали (это я говорю), иначе, прознай пан Скшетуский, что это вы, одному бы из вас не жить на белом свете.
— Так бы и было непременно. А он что на это? — спросил Володыевский.
— Он сразу переменил разговор. Рассказал мне, как Кривонос послал его с письмами к Хмельницкому
