— Возвратимся, — как эхо, повторил пан Бжозовский, каштелян киевский. — Мира быть не может, да будет война!
Кисель поднял голову и уставился на каштеляна.
— Желтые Воды, Корсунь, Пилавец! — глухо сказал он и замолчал, а за ним и все замолчали, только пан Кульчинский, скарбник киевский, начал громко читать молитву, а пан ловчий Кшетовский обхватил руками голову и все повторял:
— Что за времена! Что за времена! Боже, смилуйся над нами.
Вдруг двери отворились, и Брышовский, капитан драгунов епископа познанского, начальник конвоя, вошел в комнату.
— Пан воевода, — сказал он, — какой-то казак желает видеть панов комиссаров.
— Хорошо, — ответил Кисель, — а чернь разошлась уже?
— Все разошлись, завтра обещали вернуться.
— Сильно они напирали?
— Страшно, казакам Донца пришлось уложить нескольких. Завтра обещали сжечь нас.
Двери вновь отворились, и какой-то высокий, чернобородый человек остановился на пороге.
— Кто ты? — спросил Кисель.
— Ян Скшетуский, гусарский поручик князя-воеводы русского.
Каштелян Бжозовский, пан Кульчинский и ловчий Кшетовский вскочили с лавок. Все они в прошлом году бились под предводительством князя под Махновкой и Константиновом и отлично знали пана Яна. Кшетовский, кроме того, был его хорошим приятелем. Он заключил Скшетуского в свои объятия.
— Что ты тут делаешь и как добрался до нас? — спросил он.
— В холопском одеянии, как видишь.
— Пан воевода! — крикнул Бжозовский. — Это лучший рыцарь из хоругви воеводы русского, прославленный на все войско.
— Приветствую вас всем сердцем, — сказал Кисель, — и вижу, что вы действительно должны быть храбрым и опытным рыцарем, если сумели пробраться к нам. Чего же вам нужно от нас?
— Я прошу вас дозволить мне идти вместе с вами.
— Вы собираетесь идти в пасть ко льву, но если таково ваше намерение, мы не хотим препятствовать вам.
Скшетуский молча поклонился.
Кисель с удивлением рассматривал его. Суровое лицо молодого рыцаря сразу поразило его каким-то скорбным величием.
— Скажите мне, — спросил он, — что заставляет вас идти туда, куда никто бы не пошел по доброй воле?
— Несчастье, пан воевода.
— С моей стороны нескромно было бы расспрашивать далее, — сказал Кисель. — Вы, должно быть, потеряли кого-нибудь из близких и теперь отправились на его поиски?
— Да.
— И давно это случилось?
— Прошлою весною.
— Как! И вы только теперь начинаете разыскивать? Ведь прошел почти год! Что же вы делали до сих пор?
— Дрался под знаменами русского воеводы.
— Неужели князь не давал вам отпуска?
— Я сам этого не хотел.
Кисель снова посмотрел на молодого рыцаря.
— Всем нам, служившим вместе с князем, — заговорил киевский каштелян, — известны несчастья этого рыцаря, не раз мы плакали над его злоключениями, а он предпочитал служить отчизне, вместо того чтоб заниматься своими делами. Редкий это пример в нынешнее проклятое время.
— Если вам понадобится мое ходатайство у Хмельницкого, то, поверьте, я не постесняюсь просить его содействия, — сказал Кисель.
Скшетуский снова поклонился.
— Идите, отдохните теперь, — ласково продолжал воевода. — Вы, вероятно, утомлены, как и все мы. И мы ни на минуту не имели покоя.
— Я его возьму к себе; он мой друг, — сказал ловчий Кшетовский.
— Пойдемте и мы. Кто знает, будем ли мы спать следующую ночь?
— Может быть, сном вечности, — заключил воевода.
С этими словами он удалился в спальню, а за ним разошлись и все прочие. Кшетовский повел Скшетуского на свою квартиру, которая располагалась неподалеку. Впереди шел паж с фонарем в руках.
— Какая темь, — сказал ловчий, — а вьюга все усиливается. О, пан Ян, ну и страху натерпелись мы здесь! Я думал, что день страшного суда наступил. Чернь почти приставила нож к нашим глоткам. Мы уже начинали прощаться друг с другом.
— Я находился среди черни, — сказал Скшетуский. — Завтра вечером ждут новую ватагу разбойников, которой дали знать о вас. Завтра непременно нужно выехать. Ведь вы в Киев едете?
— Все зависит от ответа Хмельницкого. К нему Четвертинский поехал. А вот и квартира моя. Войди, друг. Я приказал согреть вина, поужинаем.
В комнате у ловчего горел веселый огонь, на столе стояло дымящееся вино. Скшетуский с жадностью схватил чарку.
— Со вчерашнего дня у меня крошки во рту не было, — сказал он.
— Как ты страшно похудел. Труды ратные да сердечные печали совсем изменили тебя. Ну, говори, рассказывай. Так ты задумал искать там, среди врагов, княжну?
— Либо ее, либо смерть.
— Скорее смерть найдешь. Да откуда ты знаешь, что княжна там?
— Я ее уже везде искал.
— Где именно?
— Вдоль по Днепру, вплоть до Егорлыка. Я ездил с купцами-армянами, потому что были сведения, что она в тех краях, а теперь еду в Киев, потому что Богун должен был отвезти ее туда.
Едва поручик вымолвил имя Богуна, как ловчий схватил себя за голову.
— Боже ты мой! — воскликнул он. — Я тебе не сказал самой важной вещи. Я слышал, что Богун убит.
Скшетуский побледнел.
— Как? — спросил он. — Кто тебе об этом сказал?
— Шляхтич, который однажды уже спас княжну, тот, что отбил знамя под Константиновом. Я встретил его, когда ехал в Замостье. Едва я его спросил, что нового, он первым делом сказал мне, что Богун убит. Я спросил, кто убил его, и он ответил: 'Я'. На этом мы и разъехались.
Глаза Скшетуского погасли.
— Этот шляхтич что ни слово скажет, то соврет, — сказал он. — Ему нельзя верить. Нет! Нет! Он не сладил бы с Богуном.
— А ты не виделся с ним? Он говорил, что едет к тебе в Замостье.
— Я не дождался его в Замостье. Он теперь должен быть в Збараже, но я из Каменца возвращался не через Збараж, поэтому мы и не встретились. Одному Богу только известно, правда ли и то, что он в свое время говорил мне, будто Богун скрыл ее за Ямполем и потом хочет везти на свадьбу в Киев. Может, и неправда, как, впрочем, и все, что ни говорит Заглоба.
— Тогда зачем же ты в Киев едешь?
Скшетуский молчал. Только посвист вьюги нарушал тишину, царившую в комнате.
— Ведь если Богун не убит, ты легко можешь попасть в его лапы.
— Я затем и еду, чтобы отыскать его, — глухо проговорил Скшетуский.
— Но зачем?
