Днепр, чайки, Кудак, Сечь, только теперь видение не так правдоподобно. Здесь много разных лиц: около Елены и князь, и Хмельницкий, и кошевой атаман, и пан Лонгинус, и Заглоба, и Богун, и Володыевский — все в лучших нарядах собрались на его свадьбу… Но где же будет свадьба? В каком-то неизвестном городе — не Лубны, не Розлоги, не Сечь, не Кудак… Вода какая-то, трупы по ней плавают…
Скшетуский очнулся в третий раз, вернее, его разбудил какой-то звук; он останавливается и прислушивается. Звук приближается, слышен скрип весел, плеск воды — это челнок.
Вот уже его видно сквозь тростник В нем сидят двое казаков, один гребет веслом, другой держит в руках длинный шест и раздвигает им водяные заросли.
Скшетуский присел в воду по самую шею. Наверху осталась только одна голова.
'Если это обычная стража, так не останется ли она здесь?' — подумал он.
Впрочем, нет. Тогда было бы больше лодок, больше народу.
Они проехали мимо, шум тростника заглушал слова. Скшетускому удалось расслышать лишь одно восклицание:
— Черт бы их побрал, и эту вонючую воду стереги!
И челнок скрылся за островком тростника, только передний казак мерно ударял шестом по зарослям, точно хотел пугать рыбу.
Скшетуский пошел дальше.
Вот еще один татарский патруль, на самом берегу. Лунный свет падал прямо на лицо ногайца, но Скшетуский боялся врагов гораздо меньше, чем утраты сознания. Он напряг всю свою волю, чтоб отдавать себе ясный отчет в том, где он и куда идет. Но эта борьба с самим собой еще более увеличила его утомление; вдруг он заметил, что все двоится и троится в его глазах, что временами пруд представляется ему площадью в Збараже, а островки тростника палатками. Он хотел было крикнуть Володыевскому, чтобы тот шел с ним вместе, но вовремя опомнился.
'Не кричи! Не кричи! — повторял он себе. — Это гибель'.
Но бороться с самим собой становилось все труднее. Он вышел из Збаража голодный, страшно истомленный бессонницей, от которой польские солдаты начинали уже умирать. Ночное путешествие, холодная вода, трупный запах, блуждание по зарослям ослабили его вконец. К этому присоединялись и безотчетный страх и боль от укусов комаров, которые в кровь изранили его лицо. Теперь он чувствовал, что если через несколько минут не доберется до реки, то или выйдет на берег… все равно, каков ни будет конец, только поскорей бы!., или упадет среди зарослей и утонет.
Болотце и устье реки казались ему концом мучений, хотя, собственно говоря, там начинались новые трудности и опасности. Он еще сопротивлялся лихорадке и шел вперед, все менее соблюдая меры предосторожности. В ушах его слышались людские голоса, ему казалось, что о нем-то и ведет беседу весь пруд. Дойдет ли он до болотца, или нет? Комары начинали выводить еще более тонкие, еще более жалобные нотки. Дно становилась все глубже, вода дошла ему до пояса, потом до груди. Если придется плыть, он запутается в цепких стеблях водорослей и утонет.
И вновь его охватило страстное, непреодолимое желание вызвать Володыевского; он приставил руку ко рту, чтобы крикнуть:
— Михал! Михал!
На счастье, какая-то милосердная тростина ударила его своею орошенной, мокрой кистью прямо по лицу. Он опомнился, вокруг него струился поток чистой воды. Это была река, а по берегам ее расстилалось болотце.
Рыцарь пошел вдоль ближнего берега. Вскоре, оглядевшись, он увидел, что находится на верном пути: пруд остался позади, а он шел по узкой ленте воды, которая не могла быть ничем иным, как рекою.
И вода здесь была холоднее.
Вскоре Скшетуским овладела страшная слабость. Ноги его тряслись, глаза заволакивало черным туманом. 'Не могу, — подумал он, — не могу идти далее; дойду до берега и отдохну.'
Он наткнулся на что-то и нащупал руками клочок сухой земли. Это был маленький островок посреди тростников.
Скшетуский сел и начал вытирать руками окровавленное лицо.
Вот потянуло откуда-то дымом. Скшетуский повернулся к берегу: на расстоянии сотни шагов от воды был разложен костер и вокруг кучка людей.
Он сидел как раз напротив этого костра, и когда ветер сгибал тростник, мог ясно различить все. То были татары — пастухи; они грелись возле огня и что-то ели.
Чувство голода проснулось в Скшетуском. Вчера утром он съел кусочек конины, которым бы не насытился и двухмесячный волчонок, и с тех пор ничего…
Он начал обрывать и грызть сочные, мясистые листья растений. Жажда мучила его наравне с голодом.
Огонек костра угасал. Между людьми, сидящими вокруг него, и Скшетуский поднялось странное мглистое облако, точно он уносился куда-то вдаль.
'Ах! Спать хочется! Здесь и усну, на этой кочке', — подумал рыцарь.
Вдруг у костра началась суматоха. Пастухи вскочили; до ушей Скшетуского донеслись крики: 'Лось! Лось!'. Все кинулись врассыпную. Еще минута, и рыцарь услышал свист и глухой топот копыт по влажной траве.
Скшетуский не мог понять, почему пастухи уезжают. Только теперь он заметил, что листья тростников побелели, вода светится иначе, не так, как под лунным лучом, над водою поднялся легкий туман.
Он оглянулся вокруг — рассветало.
Целую ночь он потратил на то, чтобы обойти пруд и достичь устья реки и болотца, а значит, был теперь в самом начале пути. Теперь ему придется идти через табор при свете дня.
Вокруг становилось все светлее. На востоке небо порозовело.
Скшетуский снова спустился в болото и, дойдя до берега, осторожно высунул голову из тростника.
С величайшими предосторожностями прополз он к погасшему костру. Не осталось ли там чего-нибудь съестного? Да, вот обгрызенная баранья кость с остатками жил и хрящей, несколько штук печеной репы, забытой в темной золе, и рыцарь с жадностью дикого зверя бросился на свою добычу.
Через несколько минут он был уже на своем старом месте и улегся спать. Он захватил с собою недоеденную кость и теперь изгрыз ее всю, без остатка. Давно уже не едал он такого в Збараже.
Теперь он чувствовал себя увереннее. Его подкрепили и пища, и начинающийся день. Становилось все светлее; утренний ветерок, правда, пробирал до костей измокшее тело рыцаря, но его утешала мысль, что скоро взойдет солнце и обогреет его. Он оглянулся: островок его имел круглую форму и был совершенно закрыт стеною тростника от людских взоров.
'Тут меня не найдут, — подумал Скшетуский, — если только не соберутся ловить рыбу в тростниках, а рыба вся от смрада подохла. Здесь можно выспаться и обдумать, что делать дальше'. Идти ли ему далее рекою, или нет? Он решил идти, если будет ветреная погода, иначе шум, производимый им, выдаст его, тем более, что ему придется проходить возле самого табора.
'Слава Тебе, Боже, что. Ты сохранил меня до сих пор!' — прошептал он и поднял глаза к небу.
Мысль его унеслась в польский лагерь. Замок был виден отсюда, как на ладони. Может быть, там из башни кто-нибудь поглядывает на пруд и тростники, а Володыевский и Заглоба, наверно, будут целый день дежурить на валах, не появится ли его труп на каком-нибудь 'гуляй-городе'.
<Ну нет, не появится, — подумал Скшетуский, и грудь его наполнилась сладким чувством избавления от опасности. — Не появится, не появится! — повторил он несколько раз. — Я прошел немного, но и это нужно было пройти. Бог поможет мне и дальше'.
Воображение унесло его далеко-далеко… Он за табором, в лесах, среди королевского войска… Всеобщее ополчение, гусары, пехота, иноземные полки… земля дрожит под тяжестью людей, лошадей и пушек, а там, дальше, сам король.
Потом он видит небывалую еще доселе битву, разбитый татарский лагерь, князя со всей конницей, мчащегося по спинам поверженных врагов, радостные клики войск
