прикрыли нас и накормили.
Очевидно, старик, не зная, с кем имеет дело, решил уклоняться от ответа.
— А в Розлогах ты был, там, где князья Курцевичи живут?
— Не знаю.
— Повесить его, коли так! — приказал пан Скшетуский.
— Был, был, пане! — заголосил старик, видя, что замыслы его не удаются.
— Что видел там?
— Мы были там пять дней тому назад, а потом в Броварках слышали, что туда рыцари пришли.
— Какие рыцари?
— Не знаю, пане! Одни говорят — поляки, другие — казаки.
— Вперед! — скомандовал пан Скшетуский своим татарам.
Маленький отряд помчался, как птица. Был вечер, точно такой же, как и тот, когда наместник в первый раз увидал Елену, и Кагамлик точно так же светился золотом и пурпуром. Только тогда сердце пана Скшетуского было полно радостью и надеждами, а теперь он ехал, как осужденный на казнь, мучимый тягостным предчувствием. Голос отчаяния шептал ему: 'Богун похитил ее! Ты уже не увидишь ее больше!'. 'Нет-нет, там был князь! Она спасена!' — шептала ему надежда.
Прошел час, другой. На небо вышел полный месяц. Наши всадники летели, не жалея коней. Вот мимо промелькнул лес, за лесом овраг, а тут и Розлоги недалеко. Еще минута — и судьба рыцаря будет решена. Ветер свистит у него в ушах, шапка где-то потерялась, конь под ним стонет, точно собирается упасть. Еще минута, еще несколько шагов — и овраг кончится… Вот! Вот!..
Вдруг дикий, отчаянный крик вырвался из груди пана Скшетуского.
Дом, амбары, конюшни, частокол, вишневый сад — все исчезло.
Бледный месяц освещал пригорок, а на нем груду черных развалин, которые уже и дымиться перестали. Мертвого молчания не нарушал ни один звук.
Пан Скшетуский стоял перед рвом, онемев, без мыслей и только как-то странно покачивал головой.
Татары удержали коней. Наместник отыскал остатки сожженного моста, перешел ров по поперечной балке и сел на камне посреди двора. Он оглянулся вокруг, как человек, впервые знакомящийся с новым местом. Он не издал ни одного стона, только опустил голову на руки и застыл в одном положении. В голове его толпились какие-то неясные образы. Он видел перед собой Елену такой же, как в день их разлуки, только черты ее лица нельзя было различить сквозь окутывающую ее мглу. Он хотел рассеять это мглистое облако, но не мог. Потом перед его глазами промелькнул Чигиринский рынок, старый Зацвилиховский, пьяное лицо Заглобы; лицо это упорно преследовало его, пока его не сменило угрюмое лицо Гродзицкого. Кудак… пороги… битва при Хортице… Сечь… вся дорога, все события вплоть до последнего дня, до последней минуты… А дальше только один мрак! Что с ним делается теперь, он не понимал, лишь неясно осознавал, что едет в Розлоги к Елене, но теперь у него не хватило сил, и вот он отдыхает на дороге.
Ему хотелось бы встать и ехать дальше, но какая-то странная слабость приковала его к месту.
Он все сидел. Ночь уплывала. Татары расседлали коней, разожгли костер, поужинали и улеглись спать.
Но не прошло и часа, как послышался отдаленный шум приближающегося отряда.
Татары вскочили на ноги, привязали к высокой жерди белый платок и подбросили дров в костер.
Топот коней и бряцанье оружия становились все яснее. Наконец, на дороге показался отряд гвардии и тотчас окружил татар. Начались краткие переговоры. Татары сообщили, что провожают посла, а от кого он и к кому — им неизвестно.
Начальник отряда, вместе с несколькими товарищами, поднялся на пригорок, но едва бросил взор на неподвижно сидящую фигуру, как радостно вскрикнул:
— Скшетуский! Клянусь Богом, это Скшетуский!
Наместник не поднял головы.
— Пан наместник, не узнаете меня? Я Быховец. Что с вами?
Наместник продолжал молчать.
— Очнитесь же, ради Бога! Эй, товарищи, идите сюда!
Действительно, то был Быховец, который шел в авангарде войска князя Еремии.
Тем временем подоспели и другие полки.
Весть о появлении Скшетуского молнией пронеслась повсюду. Все спешили повидаться со старым товарищем. Маленький Володыевский, Орпишевский, Мигурский, Лещ, пан Лонганус Подбипента и множество других офицеров бегом ринулись на пригорок. Но тщетно они пытались заговорить с ним, напрасно трясли за плечи, силились приподнять с места — пан Скшетуский смотрел на них широко открытыми глазами и не узнавал никого. Впрочем, казалось, он узнает их, только не было в нем радости от встречи. Тогда все знавшие о его чувстве к Елене сообразили, на каком это месте чернеют развалины, и поняли все.
— Он помешался от горя, — шепнул один.
— Проводим его к ксендзу. Может быть, когда увидит его, то опомнится.
Пан Лонганус заломил руки в отчаянии. Все окружили наместника и с участием смотрели на него.
У многих глаза были влажны. Вдруг из толпы выделилась высокая фигура, подошла к наместнику и положила ему руки на голову.
То был ксендз Муховецкий.
Все умолкли и преклонили колена, как бы в ожидании чуда,
но ксендз не творил чудес. Он только, не снимая рук с головы Скшетуского, возвел глаза к небу, усыпанному звездами, и начал громким голосом:
— Pater noster, qui es in coelis! Sanctiflcetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum, fiat voluntas Tua… [36]
Он остановился на минуту и повторил громче и торжественнее:
— Fiat voluntas Tua!..
Воцарилась глубокая тишина.
— Fiat voluntas Tua! — в третий раз произнес ксендз.
Тогда из уст Скшетуского вырвался болезненный, отчаянный стон:
— Sicut in coeli et in terra! [37]
И рыцарь с рыданиями упал на землю.
ЧАСТЬ 2
Глава I
Мы должны возвратиться немного назад, к той ночи, когда Скшетуский отправил Жендзяна из Кудака с письмом к старой княгине, иначе нам будут непонятны события происшедшие в Розлогах. Письмо Скшетуского заключало настойчивую просьбу, чтобы княгиня вместе с Еленой уезжала как можно скорей в Лубны, под защиту князя Еремии: война могла вспыхнуть каждую минуту. Жендзян устроился в лодке, которую пан Гродзицкий послал за порохом, и двинулся в путь. Плыли медленно: тяжело грести против течения. Под Кременчугом лодка повстречалась с войском, посланным гетманом под начальством Кшечовского и Барабаша против Хмельницкого. Жендзян имел свидание с Барабашем и рассказал ему, какие опасности угрожают пану Скшетускому при его поездке в Сечь и при этом умолял старого полковника непременно упомянуть о после при встрече с Хмельницким, а затем поехал далее.
В Чигирин наши путники прибыли на рассвете.
