— Я говорю, что скоро стемнеет. Далеко еще?
— Нет, недалеко.
Через час стемнело совсем, но в это время наши путники уже въехали в лесистый овраг. Вот и огонек блеснул где-то вдалеке.
— Это Розлоги! — вдруг воскликнул Богун.
— Да? Брр! Чертовски холодно в этом овраге.
Богун удержал коня.
— Стой!
Заглоба посмотрел на него. Глаза атамана горели, как два блуждающих огонька.
Прошло несколько минут. Наконец, издали послышалось фырканье коней: то казаки Богуна не спеша выезжали из глубины оврага.
Есаул подъехал к Богуну; тот шепнул ему что-то на ухо. Казаки вновь остановились.
— Едем! — сказал Богун пану Заглобе.
Несколько шагов, и перед глазами наших путников явственно проступили очертания построек. На дворе было тихо; собаки молчали. Большой золотой месяц озарял всю окрестность ярким светом. Из сада доносился аромат цветущих вишен и яблонь, всюду было так тихо-тихо, спокойно… того и гляди раздадутся звуки торбана под окнами прелестной княжны.
В нескольких окнах светился еще огонь.
Два всадника приблизились к воротам.
— Кто там? — послышался голос ночного сторожа.
— Не узнаешь меня, Максим?
— Это ваша милость? Слава Богу!
— Во веки веков! Отворяй. Ну, что там у вас?
— Все благополучно. Вы давно не были в Розлогах.
Петли ворот пронзительно заскрипели, подъемный мост опустился, и Богун с паном Заглобой въехали на площадку.
— Слушай, Максим, не запирай ворот и не поднимай моста. Я сюда ненадолго.
— Что так?
— Нельзя, дела. Лошадей привяжу к столбу.
Глава II
Курцевичи ужинали в тех сенях, увешанных оружием, что тянулись во всю длину дома от площадки до сада. При виде Богуна и пана Заглобы на лице княгини обозначилось беспокойство, смешанное у неудовольствием. Молодых князей было только двое: Симеон и Николай.
— А, Богун! — протянула княгиня. — Что тебе нужно?
— Приехал поклониться вам, мать. А вы, кажется, не рады мне?
— Рада-то я рада, только удивилась, что ты приехал. Я слышала, что ты в Чигирине с полком. А это кого нам Бог послал с тобою?
— Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.
— Милости просим.
— Милости просим, — повторили молодые князья.
— Пани! — ответил шляхтич. — Это правда, что незваный гость хуже татарина, но правда и то, что кто хочет войти в царство небесное, тот должен путника принять, голодного накормить, жаждущего напоить-
— Садитесь, садитесь, кушайте и пейте. Спасибо, что приехали. Ну, Богун, не ожидала я тебя. Верно, дело какое до меня есть?
— Может быть, и дело, — медленно сказал атаман.
— Какое? — беспокойно спросила княгиня.
— Придет пора, тогда потолкуем. Дайте отдохнуть. Из Чигирина без остановок едем.
— Значит, дело такое спешное?
— Куда же мне и спешить, как не к вам! А княжна как? Здорова?
— Здорова, — сухо ответила княгиня.
— Мне хотелось бы полюбоваться ею.
— Елена спит.
— Жаль. Я здесь долго не останусь.
— Куда же ты спешишь?
— Война, мать! Времени нет. Того и гляди, гетман отправит в поле, а запорожцев бить жалко. Мало мы с ними ездили за турецким добром, — правда, князья? — по морю плавали, хлеб и соль делили, гуляли и пили вместе, а теперь мы им враги.
Княгиня проницательно посмотрела на Богуна. В ее голове мелькнула мысль, что Богун присоединился к восстанию и приехал соблазнять ее сыновей.
— Так что же ты думаешь делать? — спросила она.
— Я? Что ж мне делать? Жаль бить своих, а нужно.
— Так и мы думаем, — сказал Симеон.
— Хмельницкий изменник! — добавил Николай.
— Да погибнут все изменники! — Да, все бывает на свете; сегодня — друг, завтра — иуда. Доверяться никому нельзя.
— Только добрым людям, — вставила княгиня.
— Правда, только добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам, и люблю вас? Вы добрые люди, не изменники…
Вероятно, голос атамана звучал как-то особенно, потому что в комнате воцарилось гробовое молчание. Пан Заглоба своим здоровым оком подмигивал княгине, а та не спускала глаз с Богуна.
Тот продолжал:
— Война дело нешуточное, вот почему мне и захотелось повидаться с вами перед тем, как идти в бой. Кто знает, возвращусь ли я живым, а вы жалели бы меня, оплакивали бы меня… ведь правда?
— Помоги тебе Бог! Мы тебя с детства знаем.
— Вы князья, шляхтичи, а все-таки не презирали простого казака, приютили его у себя, обещали выдать за него родственницу… Вы знали, что без нее казаку жизнь — не жизнь.' ну, и смилостивились над ним.
— Об этом нечего говорить, — поспешно сказала княгиня.
— Нет, мать, тут есть о чем говорить. Я вот упросил этого шляхтича, моего друга, чтоб он усыновил меня и сравнял, таким образом, разницу между мной и вами. Пан Заглоба согласился, и после войны мы будем кланяться пану великому гетману; может, он выхлопочет мне шляхетство, как выхлопотал Кшечовскому.
— Помогай тебе Бог, — сказал княгиня.
— Вы расположены ко мне. Я знаю это и благодарю вас. Но перед войной я еще раз хотел бы слышать, что вы сдержите данное вами слово. Слово дворянина — не дым, а вы шляхтичи, вы князья.
Он говорил медленным, торжественным голосом, но в речи его звучала какая-то угроза, заведомо принуждавшая исполнить все, что он пожелает. Старая княгиня молча переглядывалась с сыновьями. Прошло несколько минут тягостного молчания. Лучина, горевшая в светце, погасла. В комнате стало темно.
— Николай, поправь огонь, — приказала княгиня. Молодой князь воткнул новую лучину.
— Что же, согласны вы? Обещаете? — настаивал Богун.
— Нужно спросить Елену.
— Она пусть говорит за себя, вы — за себя… Обещаете?
— Обещаем! — сказала княгиня.
