— Обещаем! — повторили братья.
Богун встал во весь рост и громко произнес, обращаясь к Заглобе.
— Пан Заглоба! Попроси и ты руку девушки; авось, и тебе пообещают.
— Да ты пьян?! — крикнула княгиня.
Богун вместо ответа вытащил из кармана письмо Скшетуского и бросил его пану Заглобе.
— Читай!
Заглоба начал читать среди глубокого молчания. Когда он закончил, Богун скрестил руки на груди.
— Кому вы отдаете Елену?
— Богун!
Голос атамана напоминал шипение змеи.
— Изменники, мерзавцы, предатели!..
Курцевичи мигом бросились к стенам и схватили оружие.
— Господа, спокойнее, спокойнее! — вскричал Заглоба.
Но прежде чем он успел произнести эти слова, Богун выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.
— Иисус! — простонал князь Симеон, шагнул вперед, зашатался и тяжело упал наземь.
— Люди! На помощь! — отчаянно вскрикнула княгиня.
Но в это время на дворе и из сада послышались выстрелы, двери и окна с треском вылетели, и несколько десятков солдат ввалились в сени.
— Погибель им! — раздались дикие голоса.
На площадке кто-то зазвонил в набатный колокол. Охотничьи птицы в сенях проснулись и замахали крыльями; шум и беспорядок сменили недавнюю тишину спящего дома.
Старая княгиня со страдальческим криком бросилась на тело Симеона, подергивающееся в предсмертных конвульсиях, но два солдата ухватили ее за волосы и оттащили в сторону. Николай, припертый в угол сеней, с львиной отвагой оборонялся от нападающих.
— Прочь! — крикнул Богун. — Прочь! — повторил он громовым голосом.
Казаки попятились. Они думали, что атаман хочет сохранить жизнь молодому князю, но вместо этого Богун сам бросился на него с саблей в руках.
Начался отчаянный поединок, на который княгиня, удерживаемая за волосы четырьмя крепкими руками, смотрела горящими глазами. Молодой князь, как буря, обрушился на казака, который, медленно отступая, вывел его на середину сеней. Вдруг Богун присел, отбил занесенный над ним удар и от обороны перешел в наступление.
Казаки, затаив дыхание и опустив сабли, следили за ходом поединка.
В тишине было слышно только тяжелое дыхание сражающихся, скрежет зубов и резкие звуки ударов меча о меч.
Сначала казалось, что атаман уступает силе и ловкости молодого князя. Он вновь начал пятиться; лицо его покраснело от усилий. Николай удвоил удары. С пола поднялось облако пыли и прозрачною дымкою окутало дерущихся, но и сквозь нее казаки увидели кровь, струившуюся по лицу атамана.
Вдруг Богун отскочил в сторону, и меч князя ушел в пустоту. Николай покачнулся, наклонился вперед, а в это время казак поразил его таким мощным ударом, что князь сразу рухнул замертво.
Радостные крики казаков смешались с нечеловеческим воплем княгини. Борьба была окончена, казаки бросились к стенам и начали снимать оттуда оружие, топча трупы князей и своих товарищей, полегших от руки Николая. Богун не вмешивался ни во что. Он стоял у дверей, ведущих в комнату Елены, и еле переводил дух. Он был дважды ранен в голову. Рядом несколько казаков удерживали княгиню, рвавшуюся к телам убитых сыновей.
Шум и суматоха в сенях увеличивались с каждою минутой. Казаки тащили на веревках прислугу Курцевичей и без жалости убивали ее. Весь пол был залит кровью и устлан трупами. Вдруг двери, у которых стоял Богун, распахнулись настежь. Атаман обернулся. В дверях появился слепой Василий, а рядом с ним Елена, одетая в белое платье, бледная, с глазами, широко открытыми от ужаса.
В высоко поднятых руках Василий держал крест. Среди всеобщей свалки, среди коченеющих трупов, крови, обильно покрывавшей пол, его высокая фигура, с поседевшими волосами и черными ямами вместо глаз, производила какое-то особенно жуткое впечатление Словно покойник восстал из могилы и пришел покарать преступление.
В сенях все смолкло. Изумленные казаки в испуге начали пятиться к выходу. Тишину прервал слабый, болезненный голос князя Василия:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа и Пресвятой Девы! Люди, пришедшие из дальних стран, с доброю ли вестью явились вы сюда? В писании сказано: 'Благословен муж, проповедующий слово Божие'. А вы с доброю ли вестью явились сюда?
Все кругом хранило гробовое молчание. Василий осенил крестом сначала одну, потом другую сторону и продолжал:
— Горе вам, братья, если вы начали войну из личных выгод. Осуждены вы навеки!.. Молитесь, да смилуется над нами Бог. Горе вам, горе мне!
Из груди князя вырвался болезненный стон.
— Господи, помилуй! — зашептали казаки, невольно поддаваясь какому-то безотчетному страху.
Вдруг послышался дикий, пронзительный крик княгини:
— Василий, Василий!
В ее голосе таилось страшное, невыразимое отчаяние. Она уже не пыталась вырваться из рук удерживающих ее людей.
Князь вздрогнул, повернул крест в сторону, откуда слышался крик, и заговорил:
— Погибшая душа, взывающая из чрева земли, горе тебе!
— Господи, помилуй! — повторили казаки.
— Ко мне, хлопцы! — слабо вскрикнул Богун и зашатался.
Казаки подскочили и поддержали его.
— Батька! Ты ранен?
— Да, но это ничего! Я потерял много крови. Слушайте вы меня: берегите эту девушку как зеницу ока… Дом окружить, не выпускать никого'. Княжна…
Он не успел договорить, губы его побледнели, глаза помутились.
— Отнести атамана в комнату! — закричал пан Заглоба, который неожиданно появился откуда-то при последних словах Богуна. — Ничего, ничего, — повторял он, осматривая его раны. — Завтра будет здоров. Я сам займусь им. Нужно приложить хлеба с паутиной. Вы, молодцы, убирайтесь к черту… ну, с девками там гуляйте; теперь в вас надобности нет, а двое пусть останутся здесь, отнесут атамана. Берите его. Вот так. Ну, идите же, чего стоите? Да за домом присматривать; я потом сам проверю.
Двое казаков понесли Богуна в соседнюю комнату, остальные вышли вон.
Заглоба приблизился к Елене и, многозначительно мигая единственным глазом, тихо проговорил:
— Я друг пана Сганетуского, не бойтесь. Отправьте только спать вашего пророка и ждите меня.
Он вошел в другую комнату, где на турецкой софе лежал Богун, и немедленно отправил обоих казаков разыскивать хлеб и паутину. Когда его требования были исполнены, пан Заглоба искусно перевязал раны своего друга. В те времена всякий шляхтич обязательно обладал хирургическими познаниями.
— Скажите солдатам, — обратился он к есаулам, — что завтра атаман будет совсем здоров; пусть о нем не тревожатся. Положим, отделали его, ну да ничего. Завтра и свадьба его будет, хоть и без попа. Если в доме есть погреб, можете пить. Вот и раны перевязаны. А теперь ступайте; атаману надо дать покой.
Есаулы двинулись к дверям.
— Только весь погреб не выпейте, — добавил пан Заглоба. Он сел у изголовья и начал внимательно рассматривать атамана.
— Ну, черт тебя от этих ран не возьмет, хотя тебе крепко досталось. Два дня ты ни рукой, ни ногой пошевелить не сможешь, — бормотал он, глядя на бледное лицо и сомкнутые глаза казака. — Сабля не
