захотела обидеть палача, потому что ты его добыча и от него не уйдешь. Когда тебя повесят, дьявол сделает из тебя игрушку для своих детей: ишь ты, какой красивый! Нет, почтенный, пьешь ты хорошо, только со мною больше ты пить не будешь. Ищи себе другую компанию, а мне вовсе нет охоты вместе с тобой нападать на шляхетские дома.
Богун тихо простонал.
— Во-во, постони, повздыхай! Завтра не так завздыхаешь. Подожди же ты, татарская душа, княжны тебе захотелось? Да, вкус у тебя есть, девушка писаная красавица, но прежде чем ты дотронешься до нее, пусть мой ум черти возьмут. Быстрее у меня волосы на ладони вырастут.
Шум невнятных голосов, доносящихся с площадки, прервал размышления пана Заглобы.
— Ага, видно, до погреба дорвались. Ну, я не мешаю вам напиться и заснуть, а я тут буду бодрствовать за вас, хотя и не знаю, обрадуетесь ли вы этому завтра утром.
Пан Заглоба встал и пошел удостовериться, действительно ли казаки свели знакомство с княжеским погребом. Его глазам предстала жутковатая картина. Посередине лежали окоченевшие трупы Симеона и Николая, а в углу княгиня, в том же положении, как ее придавили колени казаков. Пламя лучины освещало комнату слабым светом, отражающимся в лужах крови. Пан Заглоба приблизился к княгине, приложил руку к ее лицу — оно было ледяным — и поскорее вышел вон. Ему стало страшно. На площадке казаки уже устроили пир. При свете горящих костров пан Заглоба увидел бочки меда, вина и горилки. Казаки черпали из них, как из колодца, и пили насмерть. Одни, уже разгоряченные вином, гонялись за княжескими служанками, другие с каким-то остервенением отплясывали вприсядку, остальные в качестве зрителей горланили песни. Им вторили лай собак, ржание лошадей и мычание быков, которых тут же резали на закуску. В глубине двора виднелись фигуры крестьян из Розлоп они услышали выстрелы и толпой сбежались посмотреть, что тут происходит. У них вовсе не было намерения защищать князей; Курцевичи пользовались всеобщею ненавистью. Оргия становилась все шумней, разгул продолжался; казаки уже не черпали посудинами из бочек, а просто погружали туда голову; многие уже едва стояли на ногах. Пан Заглоба, выйдя на крыльцо, внимательно окинул взглядом всю сцену, потом поднял голову вверх.
— Погода хорошая, хотя и темно, — прошептал он. — Когда луна зайдет, будет хоть глаз выколи.
Тут он неторопливо подошел к пирующим.
— Ловко, молодцы! — крикнул он. — Так и надо, нечего жалеть чужое добро. Дурак тот, кто не напьется за здоровье атамана. Ну-ка, приступом к бочкам! Ура!
— Ура! — радостно завыли казаки. Заглоба осмотрелся вокруг.
— Ах, вы, негодяи этакие, нехристи, висельники! — вдруг вспыхнул он. — Сами пьете, как кони после дороги, а тем, кто сторожит дом, ничего? Марш туда! Сменить их тотчас!
Несколько десятков пьяных казаков отправились сменять товарищей, доселе не принимавших участия в попойке. Те явились на площадку с весьма понятною поспешностью.
— Вот вам, пейте! — указал Заглоба на бочки с вином.
— Спасибо, пане!
— Через час чтоб снова были на месте.
— Как прикажете, — ответил за всех есаул.
Казакам казалось совершенно естественным, что командование после Богуна перешло к пану Заглобе. Подобные случаи были нередки, и казаки всегда оставались довольны, потому что шляхтич позволял им делать что угодно.
Стража усердно бросилась пить, а пан Заглоба вступил в разговор с крестьянами.
— Далеко отсюда до Лубен? — спросил он.
— Ой, далеко, пане! — ответил один старый крестьянин.
— К утру можно туда поспеть?
— Ой, не попадете, пане!
— А к полудню?
— К полудню можно.
— А куда ехать?
— Прямо по дороге.
— Тут есть дорога?
— Есть. Князь Ерема приказал, чтоб была.
Пан Заглоба нарочно возвышал голос, чтобы среди крика и шума слова его были слышны солдатам.
— Дайте и им горилки, — указал он на крестьян, — но сначала дайте мне меду… Холодно…
Один из казаков зачерпнул большую оловянную чашку и подал ее на шапке пану Заглобе.
Шляхтич взял ее осторожно обеими руками, чтоб не расплескать, приложил чашу к губам и начал пить медленно, но не переводя дух.
Он пил, пил, так что даже казаки начали приходить в изумление. 'Ты видел? — шепнул один другому. — Ишь, проклятый лях!'
В это время голова пана Заглобы все более и более запрокидывалась, наконец, он отнял чашку от покрасневшего лица, отер усы, поднял брови кверху и сказал как бы сам себе:
— О! Не плох; старый. Сразу видно, что старый. Не вашему бы мужицкому горлу такой мед; с вас достаточно было бы и браги. Крепкий мед, крепкий. Чувствую, что мне легче стало.
Действительно, пану Заглобе стало легче, голова его прояснилась и вновь заработала. Очевидно, его кровь, разбавленная медом, обратилась в ту благородную жидкость, которая, по его же словам, разносит по всему телу отвагу и мужество.
Он сделал рукою знак, что казаки могут пить дальше, прошел через двор, внимательно осмотрел все уголки, перебрался через подъемный мост и направился вдоль частокола удостовериться, бдительно ли охраняет имение стража.
Первый казак спал, второй, третий и четвертый тоже. Все они были измучены дорогой и, кроме того, пьяны.
— Хоть за ноги тащи их, не услышат, — сказал пан Заглоба и повернул назад.
Вот и страшные сени, вот комната Богуна. Заметив, что атаман не показывает признаков жизни, шляхтич тихонько отворил другую дверь и вошел в комнату Елены.
Слепой князь Василий на коленях вслух молился перед образом Пречистой Девы. Около него стояла Елена, но, увидев Заглобу, подняла на него тревожные глаза. Заглоба приложил палец к губам.
— Княжна, — тихо сказал он, — я друг пана Скшетуского.
— Спасите меня! — воскликнула Елена.
— Я за тем и пришел сюда. Положитесь на меня.
— Что мне делать?
— Нужно бежать, пока тот злодей лежит без чувств.
— Что же делать мне? Я не понимаю.
— Наденьте мужское платье и, как только я постучу в дверь, выходите.
Елена заколебалась и недоумевающе посмотрела на пана Заглобу.
— Могу ли я верить вам?
— А есть ли у вас что лучшее?
— Поклянитесь, что вы не измените мне.
— Вы совсем потеряли рассудок. Впрочем, если хотите, я поклянусь: клянусь Богом и святым крестом. Здесь ваша погибель, спасение в бегстве.
— Да, да, правда.
— Надевайте же мужское платье и ждите.
— А Василий?
— Какой Василий?
— Мой сумасшедший брат.
— Погибель грозит вам, а не ему, — ответил пан Заглоба. — Если он сумасшедший, то свят для них. Я заметил, что они посчитали его за пророка.
— Да, и перед Богуном он ни в чем не провинился.
— Мы должны его оставить, иначе все погибнем… и пан Скшетуский с нами. Спешите же,
