— Готов служить вашему сиятельству!
— Однако вы обладаете не только хитростью Улисса, но и храбростью Ахиллеса.
— Я простой солдат, только служу под началом Александра Македонского.
— Вы ведь не получаете определенного жалованья; пусть казначей выплатит вам двести червонцев за вашу доблесть.
Пан Заглоба обнял колени князя.
— О, князь, ваше великодушие выше моего мужества, которое я охотно утаил бы по своей скромности.
Еле заметная улыбка скользнула по устам пана Скшетуского, но рыцарь никогда ни словом не обмолвился о смятении пана Заглобы перед битвой.
Наступила ночь. По обеим сторонам пруда горели тысячи костров, утомленные солдаты подкреплялись пищей и горилкой и громко обсуждали события прошедшего дня. Но громче всех разглагольствовал пан Заглоба, хвалясь тем, что совершил, и сожалея о том, что мог бы совершить, если б не остановилась его лошадь.
— Я должен сказать, — внушал он собравшимся возле него офицерам Тышкевича, — что большие битвы мне не в новинку, их мне много приходилось видеть и в Молдавии, и в Турции, но всегда я как-то боюсь своей запальчивости… Разгорячишься и зайдешь Бог знает куда.
— Вот как сегодня, — заметил один офицер.
— Вот как сегодня! Спросите пана Скшетуского. Как только я увидал падающего Вершула, так меня что-то потянуло к нему на помощь. Еле товарищи удержали.
— Да, да! — подтвердил пан Скшетуский. — Мы должны были удерживать вас.
— А кстати, — перебил Корвич, — где Вершул?
— Поехал на разведку. Он не знает покоя.
— Вы обратите только внимание, — продолжал пан Заглоба, недовольный тем, что его перебили, — как я добыл это знамя…
— Так Вершул не ранен?
— Это не первое взятое мною в жизни, но ни одно не приходилось брать с таким трудом.
— Нет, не ранен, только помят, да и воды пришлось ему хлебнуть: он упал головою прямо в пруд.
— Тьфу ты, Господи! С вами, господа, разговаривать нельзя! — рассердился пан Заглоба. — Поучились бы вы у меня, как добывать неприятельские знамена…
Тут, как на грех, к костру подошел пан Аксак.
— Важные новости! — заговорил он своим звонким мальчишеским голосом. — Пулуяна пытают огнем…
— Скверное жаркое будет у собак! — перебил пан Заглоба.
— Он все рассказал. Переговоры прерваны. Пан Кисель чуть с ума не сошел. Хмель со всею своею силой идет на помощь Кривоносу.
— Хмель? Ха, ха, ха! Кто на него обращает внимание? Пусть придет! — храбрился пан Заглоба, оглядывая грозными очами присутствующих.
— Да кроме того, шесть тысяч казаков уже в Махновке. Ведет их Богун!
— Кто-кто? — вдруг неожиданно переменил голос пан Заглоба.
— Богун.
— Не может быть!
— Так сказал Пулуян.
— Вот тебе и на! — жалобно крикнул пан Заглоба. — И скоро они придут сюда?
— Дня через три. Во всяком случае, спешить не будут, лошадей пожалеют перед битвой.
— Ну, а я буду спешить! — пробормотал шляхтич. — Ангелы-хранители, спасите меня от этого разбойника! Я охотно отдал бы знамя, добытое с таким трудом, только бы этот негодяй сломал где-нибудь шею по дороге. Spero [57], что мы не будем здесь засиживаться. Показали Кривоносу, что мы такое, да и на покой пора. Ненавижу я этого Богуна, имени его дьявольского вспомнить без отвращения не могу. Черт его несет сюда! Не мог сидеть спокойно на месте! И меня-то нелегкая сюда привела.
— Да перестаньте вы, — шепнул пан Скшетуский, — ведь стыдно! С нами вы в полной безопасности.
— В безопасности. Мало вы его знаете, вот что! Он, может быть, теперь ползет к нам. — Тут пан Заглоба беспокойно начал озираться вокруг. — Он и на вас тоже зубы точит.
— Дал бы Бог мне встретиться с ним!
— Ну, я-то не беспокою Бога такими просьбами. Как христианин, я охотно отпускаю ему все его прегрешения, только с условием, что через два дня он будет повешен. Я не боюсь, но вы не можете себе представить, как он мне противен! Я люблю знать, с кем имею дело: со шляхтичем так со шляхтичем, с мужиком так с мужиком, а это сущий дьявол; с ним не знаешь, как и дело вести. Сильно насолил я ему, и если бы вы знали, какую он рожу скорчил, когда я скручивал его, то… Впрочем, этого словами не передашь… Я никого не люблю затрагивать первый. А о вас я скажу, что вы человек неблагодарный, беспамятный, о невесте своей забыли.'
— Это почему же?
— А вот видите, — и пан Заглоба отвел рыцаря за рукав в сторону' — вы до того увлеклись рыцарским жаром, что все воюете да воюете, а она там lacrimis [58] каждый день обливается, тщетно ожидая вашего ответа. Другой на вашем месте давно бы послал к ней какого-нибудь приятеля… ну, хоть меня, например.
— Так вы думаете возвратиться в Бар?
— Хоть сейчас… Так мне жаль ее.
Пан Ян с грустью поднял глаза к сверкающим звездам.
— Не упрекайте меня. Нет минуты, когда бы я не думал о ней. О, будь моя воля, взметнулся бы я птицей и полетел к ней.
— Что же вам мешает?
— Мог ли я это сделать перед битвой? Рыцарю и солдату прежде всего нужно думать о чести…
— Теперь битва окончена, мы можем ехать хоть сейчас.
Пан Скшетуский вздохнул.
— Завтра мы идем на Кривоноса.
— Ну, уж этого я не понимаю. Побили мы молодого Кривоноса, пришел старый; побьем старого, придет молодой… вот этот… и выговорить-то скверно… Богун… побьем его, придет Хмельницкий. Что за чертовщина! Если так пойдет, то вы лучше сразу соединитесь с паном Подбипентой; будет целомудренный глупец и пан Ян Скшетуский, summa fecit [59]: два глупца и целомудрие! Оставьте вы меня в покое с этим вздором! Ей-Богу, я первый буду уговаривать княжну, чтоб она вам рога наставила, а там, кстати, пан Андрей Потоцкий глаза на нее пялит и, того гляди, скоро начнет ржать по-лошадиному. Тьфу ты! Если б мне это говорил мальчишка, добивающийся славы воина, ну, куда бы ни шло, а то вы, который искупался по горло в крови, а под Махновкой, судя по слухам, убил не то колдуна, не то людоеда! Беру в свидетели эти звезды, что вы или устраиваете что-то нехорошее, или так разъярились, что кровь предпочитаете брачному ложу.
— Вы ошибаетесь, — начал оправдываться Скшетуский. — Не крови жажду я, не славы, но не могу покинуть товарищей в тяжелую годину. Что касается битвы, то неизвестно: нападет Кривонос на нас завтра или нет. Если да, то с Божьей помощью мы зададим ему хорошую трепку, а сами уйдем в более спокойный край, отдохнуть немного. Вот уж два месяца, как мы не слезаем с коней, все деремся да деремся, и днем, и ночью. Князь великий полководец. Он не будет нападать на Хмельницкого, не имея достаточной силы. Я знаю, мы пойдем в Збараж, соберемся там с силами, к нам присоединится шляхта со всей республики, тогда и в бой. Завтра последний день, а послезавтра я со спокойным сердцем могу отправиться с вами в Бар. А чтоб успокоить вас, я скажу, что Богун никаким образом завтра не может оказаться здесь.
— Это чистый дьявол. Я говорил вам, что не люблю толкотни, но он хуже всякой толкотни, хотя не столько страх, сколько отвращение руководит мною. Ну да хорошо. Оставим пока это! Значит, завтра трепка
