пузырь дала, все возбухать стали, а эта манда встала, продавщица, в позу, и говорит: «А может он меня ебёт?» — с таким выебоном. Все и заткнулись. А я, дура, надо язык высунуть, возьми и ляпни: «Логично». «А ты чего в робе стоишь? — мне, значит, говорит, — вали отсюда! В рабочей одежде не отпускаю». Я — бэ-мэ, не дала и пиздец: «Я тебе уже сказала!»
— «Бэ-мэ». Тенет
— Ты, Лёля, где-то боевой, а где как в штаны наклал. Попросить никого не мог что ли?
— Да там потом наперло ханыжья — время-то к обеду, — давка, свернули у нее прилавок. Она как заорёт! У меня аж ноги подкосились. Вскочила на стол и шваброй грязной по харям, по харям. И закрыла и всё. Повесила «санитарный день».
— И что теперь?
— Постояли, поматюгались и разошлись.
Мудак, одно слово. Хуй нерусского царя. Теперь за плотинку топай, в центра. Пошли вдвоем — доверия больше нет.
Спустились по широким ступенькам к речке Чернушке, шаркаем поперек Параллелесранской. У камушка компания фотографируется. Визг-писк, ха-ха-ха. Проскочили уже — кто-то за рукав меня. Полюбовница прошлогодня. Любовь, свет, Ненаглядовна. Улыбается. Лёлик рукой махнул: догонишь — не фонтан ему.
— Привет.
— Привет-привет.
— Далеко бежишь?
— А в лавку.
— Понятно. Как всегда. А я замуж выхожу.
— А я тебя поздравляю, — чихнул я. — Вот видишь, правду говорю.
— Да вижу.
— Скоро?
— Чего скоро?
— Как чего? Замуж.
— Через две недели.
— А я думал сейчас. На свадьбе сыграть не надо? Мы не дорого берем.
— Да вы лажовщики говорят.
— Кто говорит? Кто обзывается, тот так и называется.
— Шучу. Свадьба в Питере будет.
— Ну, мать, хорошо забралась. Оставь адресок. Вдруг проездом, а переночевать негде.
— Куда ж проездом?
— В Париж, на гастроли. В филармонию нас взяли. Будем Толкуновой аккомпанировать. А вода-вода по камушкам. Вон, гляди, зовут тебя.
— Позовут и отстанут.
— Жених-то хоть который?
— Жених в Ленинграде.
— Вот так жених — невесту бросил.
— Он человек занятой. Не бездельник, как некоторые.
— Смотри, напишут ему декларацию, он тебя взамуж не возьмет, хватает тут всяких за рукав.
— Не возьмет, так не возьмет. Не больно-то и хотелось.
— Ой уж не скажите.
— Да уж скажем.
— Ладно, мне бежать надо. Лёлик заждался.
— Ладно уж, беги. Я дома по утрам, — сказала в спину. — Звони, если скучно будет.
Ага, делать мне больше нечего. Я по старым дорогам два раза не хожу, как один алкаш сказывал, выбирая в галантерейной лавке каждый раз новую марку одеколона. Да еще за две недели до свадьбы. Тут не керосином, если что, запахнет. Нет уж, киса, умерла, так умерла.
Свадьбы эти — умора одна. Поженился Як на Цыпе, Як-цидрак на Цыпе-дрипе.
Соседа у нас на этаже женили. Заделал какой-то, а жениться — ни в какую. Полный пердимоноколь. Те с пузом к ректору. Ректор: женись, неуд! в армию отдам! Ладно, наши не пляшут. Свадьба так свадьба, все дела: дворец дракосочетания, черные машины, пупс на капоте. Всю свою группу назвал — поебать, всё за невестин счет. Костюм ему купили, оболтусу, часы золотые.
Зятёк.
Наплясались все, поналивались под крантик, заели жирного постным, а-а, гуляй! закували орла в цепи! Невеста сидит, ревёт. Маманя ее по головке гладит, а этот с девками пляшет, ноги выше головы. И с группой вместе и усвистал. И не вернулся. На другой день — на развод. А зато погулял — на полгода воспоминаний. И из института не выгнать: женился? женился. Ебок — своё слово сдержал, отчепитесь. Всё! Теперь, правда, плати осьмнадцать лет четвертину, выплачивай. Похуй! лазает с какой-то рыжей, глядишь и эту надует. Бестолковка у них, у баб — во! здравствуй, дерево. Ну, я скажу, дуры.
В монопольке явный облом. Репертуар страдает подозрительной однобокостью — всего-то два предмета на полке за продавщицей друг за дружку смущенно прячутся. Три звезды — отечественная. Пять звезд — загармоничная.
Пользуются, паразиты, безвыходным положением трудящихся. Мужики у входа «шипку» мусолят, друг от друга глаза прячут.
Лёлик к батарее жмется, тощий зад греет. И что тут думать: три рубли туды, три рубли сюды. Взяли «Слынчев бряг».
— У этих болгар коньяк клопами пахнет.
— Не пори ерунду. Наоборот у них всё по уму — в дубовых бочках кайф выдерживают. Эта наши чачу натуральную в разлив цистернами гонят, пить — так клопов жалко.
Обратно на рысях. Аллюр три креста.
У Маныча дома тепло. Джаз играет. Они на пару с Минькой картошку чистят.
— Йес ит из?
— «Слынчев бряг» с печки бряк.
— Лучше быть немножко пьяным, чем немножко трезвым. Верно, Артуха? — кивнул Минька на пузырь. — К тому же ты сам говорил, помнишь? Можно пить до работы, можно пить после работы, можно пить во время работы, но нельзя пить вместо работы.
— Не сидел, не служил — откуда дисциплину знать? — парировал Маныч, доставая из-за окна хороший ломоть колбасы. — От хлопот наших щедротам нашим.
Баночку «Сайры» достал, и лимон достал, и кусок настоящего, не плавленого сыра, с синими пластмассовыми циферками на янтарном боку.
Оркестр, туш!
— О, живет, куркуль!
— Агент ЦРУ, факт. Сдавать надо. Премию дадут — всю жизнь не работай.
— И машинка пишущая: клавиши латиницей, а на листочке-то по-русски. Шифровальный аппарат. Не иначе.
— Ты что, в Москву ездил? — сообразил Лёлик.
— Сегодня утром приехал. Затарился немного.
— Понятно. То-то с Пиздоболкиным шу-шу-шу, шу-шу-шу.
Порезали тоненько, консерву распатронили, и когда подоспела картошка, всё было улажено чисто, со знанием дела и почти щегольски.
Квакнули.
Пар от носок.
Самовар посреди стола — рожи наши там хороши: вкривь-вкось-поперек.
— На улице, кажись, снег пошел…
— А мы, умные люди, будем в тепле сидеть и коньячком пользоваться, — снисходительно сказал Маныч.
