Или из вредности. Или из упрямства. Прямо с ума сходят по ребятеночку. Из себя вылезают, умиляются, сю-сю-сю, тю-тю-тю. Пеленочки-распашеночки, сюсеньки-масюсеньки. Шу-шу-шу между собой, улыбочки эти ёбнутые — всё переговорят, перечешут, расплетут-заплетут. Так. Родила. Наигралась быстренько, а потом его ненавидит. Орет на него и так лупит, только трещит. Только головёнка дергается. На кой хер, спрашивается, рожать, чтоб потом так ненавидеть? Точно-точно. Сами рассказывают. Потом-то понимают, что это и по рукам и по ногам, а уже морщинки полезли, уже не пэрсик, а она еще не навертелась пиздом- то.
— А любовь, как сон, стороной прошла, — спел Минька.
Мы на отшибе, в уголочке, у инструмента. Да так оно и спокойней, никто косяк на тебя не давит. В своем монастыре.
Две бутылки шампанского, что притулились на столе, мы оприходовали по-пожарному, чего там газировку меж зубов цедить, салаты подмели в подлиз, как и положено в наши годы молодые, от хлеба, по ресторанному прикрытого салфеткой, и от того, кроме салфеточки ничего не осталось. Мы сюда не манерничать приехали, вилка в левой, ножик в правой. Поиграть бы — аппарат простаивает, и какой, между нами, мальчиками, аппарат. Руки чешутся.
За столами шумок прошел, расслабились, пиджаки поснимали, киряют за пуск в эксплуатацию, «горько» кричат выпившими голосами. Телеграммы липовые принесли, грамоты на обоях, наставления — всю эту дурь, с натугой на сонный юмор, как нынче принято. Тут и нам пришлось вылезти, туш играть. И снова в кусты.
Я как-то в деревне на свадьбе гулял. И насколько же там проще всё: без ерунды показушной, без напряженки, и жених с невестой отдыхают, а не мучаются, да и веселей в конце-то концов, и веселье не унылое, как в этом гостиничном домике, а бесшабашное: туфли невесте жмут, сняла их и ну босиком! а и остальные за компанию босиком за ней следом. И ряженые придут с ядреными прибаутками на «микстуру» просить, и горшки с мусором и десяткой по копейке по избе расстегают — знай невестушка, мети, а мы под гармошку попляшем. А потом в тарантайку зятя запрягут и повезет он, сердешный, на колодец тещу, ножки ей вымыть. И пляшут — так пляшут, что сердечко заходится, пьют — так пьют, что под лавку! Кончилась водка — самогон в ход, самогон на исходе — бражка пошла. Да какая бражка — не бражка, а пиво деревенское, пенное да крепкое. Три кружки — и не найдешь тебя. Да, на столах победней, деликатесов нет, разносолов особых, колбаса вареная — так на красном месте, а уж котлет, мяса жареного-пареного — завались; салатики, зелень — всё свежее, с огорода, росой пахнет. А рассольчик с утречка? И снова в бой. Как, оно, картинка? То-то.
Опустели первые бутылки, сменили тарелки, заелозили гости, зашевелились, из-за стола стали потихоньку выбираться. Тут и наша тётя с брошкой подплыла, мы уже было навострились, но она попросила только негромко музыку включить.
У нас для этих дел давно сборничек припасен. Куша его в кабаке иногда катает в перерывах. Универсальный такой сборничек, в основном то, что в топе: Пугачева, Боярский, Бони М, Челентано, Мирей Мате, Дассен, Веселые ребята, Поль Мориа, Антонов и многия, и прочия — под закуску, под разговоры, да и плясать можно, если не ровен час аппарат забарахлит, тогда и волки целы и цыплята сыты, а разок с него Куша даже хабар поимел: пристал к нему кто-то по-пьяни, заведи песню из кинофильма «Генералы песчаных карьеров»[83] и всё тут, ну и раскрутился на пятеру. С Кушей ухо востро — на трамвайные три копейки не проедешь.
Только после пошловатых речевок юркого тамады с голосистым аккордеоном и тостов за маму-папу, что растянулось на добрый час, пришло и наше время, тётя кивнула походя.
Зазвенели цимбалы, запели альты, вскрикнули кларнеты и заворчали фаготы. Идут бараны, бьют в «Супер-Амати»! Кто устоит перед «Динаккордом», да к тому же в таких умелых руках? А программа заранее расписана: что за чем. Плановое у нас хозяйство, всё на тонком расчете: и вашим и нашим.
Поднаплясалось общество до дрожи в коленках, пощады было запросило, а тут до нас генерал подошел, золотами-серебрами искрит, да статью уже не блещет — седой, как лунь, бровастый.
— А Утесова, молодцы, можете? «У самовара»?
Здесь у нас небольшой прокол. Не такой, чтоб всмятку с высоты, но ориентиры сбились. Стыдно сказать, но «У самовара» в данном случае мимо. Точно в яблочко у нас только одна песня Леонида Иосифовича Вайсбейна, ее-то мы и сыграли. А песня замечательная. И всем нам нравится. И как задушевно Маныч ее начинает: «Ах, что такое движется там по реке», и как мы вместе в припеве: «Па-ра-ход!», и как потом на два голоса с Артухой: «Ах, не солгали предчувствия мне…».[84]
Генерал, подхватив тещу, под наши рулады бойко свальсировал. Глядя на них и другие пузаны пошли дам кружить, и наши, гляжу, почти знакомые, платья на поворотах фуфырят, тут-то я и подмигнул.
Вот уж здесь нам похлопали. Пробрало их, сердешных. И мы генералу похлопали, а он Манычу руку пожал. Поддамши уже прилично генерал.
На гребне успеха Минька «Тещу» спел — свой коронный свадебный номер с сольным проходом, — Маныч ему джазовые выебоны показал. Под барабаны петь ох, как трудно, а он, подлец, и виртуозит еще, палочку над головой крутит, как заправский. И сорвал-таки, мамонт, восхищенный девчачий взгляд.
Откатали положенное и опять кирять-бирлять. На столе все обновили и всякого нанесли, веером уложенное, лимоном украшенное. Но нас этим не удивишь, мы ж ничего прекраснее, чем ресторан, в жизни не видывали. Так что тут без розовых соплей.
Шампанское уперлось уже, газы изнутри в атаку идут — не приучены мы к мушкетерским напиткам. Я шаманское абсолютно не перевариваю, Миня, скособочив нос, цедит, а вот Манычу только подавай, лакает, да еще подначивает: ни хрена, мол, ни в бабах, ни в вине, ни в свином ушке, ни в поросячьем пятачке — разбираться вам только в колбасных обрезках. Что на эти инсинуации скажешь? Аристократ. Давили вас, давили.
За трапезой не заметили, как жених подошел. Невеста с подружками в кафельный зальчик, видимо, побежала, а этот хлыщ к нам, значит. Стоит, с носка на пятку качается. Мы думали заказать чего для возлюбленной хочет, обернулись к нему, не прожевав.
— Откуда, — спрашивает с наглецой ленивой, — такой ансамбль лажёвый?
— От верблюда, — Минька спокойно ему в глаза ответил. — За невестой бы лучше смотрел — уведем. Прохлопаешь ябальничком-то.
Не нашелся он что и сказать, так с открытым ртом и отчалил.
— Пиздец, Миня, ухнули наши бабки, — хохотнул Лёлик.
— Еще, блядь! всякие задристыши будут говорить мне в лицо, что я говнюк! Если вам нравится — засуньте язык в жопу и сидите смирно, а я таких пиздодуев в унитаз спускал!
Захмелел Миня, ишь всплеснулся. Шампанское оно тоже. Штука конкретная. Свои обороты исправно выдает.
— Да будьте вы проще, — вмешался Маныч. — Сплюнь и разотри. Такие мудеры всегда находятся — лишь бы обосрать. За дело, не за дело — неважно. Он так самоутверждается. Потому что сам говно. Нас как только не обзывали. И пожарной командой. И трубадурами. И, блядь, и… Правильно, Миша, в унитаз! Да только песня не о нем. Важно как ты к этому относишься. Татляна, например, это не задевало. Думаешь, ему не говорили? Я сам слышал. И кто? Знаешь кто? Коллеги-друзья-товарищи. Вот кто. Не так, может быть, поизысканней, с ядом-медом. И — ничего! Поебать — он музыкант! Артист! И сам про себя всё знает, а сопля какая-то ему до локомотива дверцы, ясно? Ка-а-акой гордый, слюшай, кацо. Тебе, Мишка, если уж на то пошл
Миня было надулся, но тут нас снова попросили. Теперь, когда старички подустали, мы прошлись по
