приемов точного взвешивания. К этому времени относятся работы Дмитрия Ивановича, напечатанные во «Временнике» Главной палаты, как по этим вопросам, так и по вопросу определения удельного веса, данного объема воды и изменения ее удельного веса между 0° и 30°, подготовки опытов для измерения абсолютного напряжения силы тяжести. За ними мерещилась огромная проблема космологического характера — новое представление закона всемирного тяготения. Как всегда, мысль Менделеева не останавливалась на подготовительных кропотливых исследованиях, а стремилась в область чисто философских обобщений.
Не было забыто однако и практическое дело: в различных городах России с целью упорядочения торговых мер длины и веса создавались поверочные палатки. Число их было доведено до двадцати пяти.
Мера жизни
Кончалось столетие. Четвертый за память Менделеева император уже начал свое кровавое царствование Ходынкой. Уже создались в разных городах России первые марксистские кружки. Уже «легальный марксизм» получил возможность открытых выступлений. Растут и учащаются рабочие стачки и забастовки. Появляются «рабочие союзы» в Москве, Питере и Киеве.
Но на фабриках 11 1/2-часовой рабочий день. Витте в интересах промышленного капитала вводит золотое обращение. На Дальнем Востоке империя проявляет все большую военную агрессию.
Дмитрию Ивановичу Менделееву пошел седьмой десяток. Уж это не тот подвижной человек, что легкой юношеской походкой вбегал кафедру, развевая каштановые кудри. Волосы поредели, еще больше ссутулились широкие плечи, очки стали бессменным спутником.
«Ежедневно во дворе Главной палаты, — вспоминает секретарь его М. Н. Младенцев, — можно было видеть Дмитрия Ивановича Менделеева, прогуливавшегося по тротуару, идущего от ворот до здания Палаты… Ласково улыбаясь при встрече с каждым, проходившим мимо, Дмитрий Иванович предупредительно кланялся и в иных случаях приветливо махал рукой. Одет был Дмитрий Иванович в серое пальто своеобразной формы и такого же цвета фуражке, сшитой по форме головы, всецело ее окутывающей. Сшито все это было согласно его указаниям».
Так шилось и все остальное — по собственным указаниям, всю жизнь у одного и того же портного, не считаясь с модой, по фасону, облюбованному еще в молодости.
«После прогулки Дмитрий Иванович шел в Палату. Зайдет, бывало, в канцелярию, сядет на диван, положит ногу на ногу, вынет коробочку с табаком и, положив на колени, скрутит папиросу, выкурит, снова новую и так, не переставая, одну за другой, а в это время ушивает своих сотрудников, дает распоряжения, а в иных случаях рассказывает что-нибудь, после чего уходит в свой кабинет».
Страстный курильщик Дмитрий Иванович, к слову сказать, однажды не выдержал долгих перерывов между отдельными блюдами на одном из торжественных обедов за границей, после научного съезда. Участники его, увидев маститого русского ученого поднявшимся с места, ожидали услышать выступление по текущему вопросу. Разговоры притихли.
— Э… э… Permettez moi… Э… fumer! — обратился Дмитрий Иванович к председательствовавшему.
Разумеется, разрешение было дано. Больше того — председатель Вант-Гофф для того, чтобы не подчеркивать экстравагантности Менделеева, закурил и сам. За что и выслушал от чопорных коллег град упреков: если можно разрешить курение среди обеда сибирскому чудаку, это не значит, что председатель высокого собрания должен подавать к этому пример…
«Приходилось бывать у него рано утром, по его зову, — продолжает М. Н. Младенцев, — Приходишь, а он сидит, согнувшись, спешно пишет, не оборачиваясь, протяжным голосом скажет: «да-а-а… погодите»… а сам, затягиваясь папироской, скрученной самим, не отрываясь, двигая всей кистью руки, пишет и пишет… Но вот папироса ли пришла к концу, или мысль запечатлена на бумаге, а может быть пришедший нарушил течение его мысли, откинувшись, он скажет: «Здравствуйте, а я всю ночь не спал, интересно, очень интересно… Сейчас немного сосну, а потом снова, очень все интересно…» Объяснит зачем звал. «Ну, и ладно, довольно, пойду прилягу». Не успеешь от него уйти, как снова Дмитрий Иванович зовет к себе. Приходишь, а Дмитрий Иванович восклицает: «нет, не могу спать, где же, надо торопиться. Ох, как все это интересно!» И снова сидит и пишет».
Обычный распорядок домашнего дня, привычки, излюбленные занятия записаны женой его Анной Ивановной так:
«Обедал всегда в шесть часов. За обедом был очень разговорчив, если был здоров. Ел Дмитрий Иванович очень мало и не требовал разнообразия в пище: бульон, уха, рыба. Третьего, сладкого почти никогда не ел. Иногда он придумывал что-нибудь свое: отварной рис с красным вином, ячневую кашу, поджаренные лепешки из риса и геркулеса. Иногда одно из этих блюд он просил подавать каждый день по целым месяцам. В кругу наших знакомых иногда такие любимые кушания Дмитрия Ивановича входили в моду, но только что они входили в моду, как Дмитрий Иванович придумывал другое.
Вина он пил всегда очень мало, — маленький стаканчик красного кавказского или Бордо. После обеда дети бежали в кабинет и оттуда приносили всем десерт — фрукты, сладости, которые Дмитрии Иванович имел всегда у себя, но не для себя.
После обеда Дмитрий Иванович любил, чтобы ему читали вслух романы из жизни индейцев, Рокамболя, Жюля Верна. Классиков он слушал и читал только тогда, когда не очень уставал от работы. Он очень любил Байрона «Тьму», «Кана» и русских, кроме Пушкина, — Майкова и Тютчева, особенно его «Sileutium».
Дмитрий Иванович без волнения не мог говорить эти стихи.
Иногда он раскладывал пасьянс. Один из них, не помню, как он назывался, он раскладывал со своими видоизменениями. Он его придумал очень давно, вскоре после того, как познакомился со мной, бубновая дама (которая обозначала меня) должна была поместиться каким-то особым образом, первой сверху в первом ряду. В часы отдыха Дмитрий Иванович любил клеить. Когда я была еще ученицей Академии и жила у Екатерины Ивановны Капустиной, Дмитрий Иванович заинтересовался особенно живописью. Он стал покупать фотографии с художественных произведений. Заказывал огромные прекрасные альбомы с пустыми страницами твердой, хорошей бумаги и на них сам наклеивал фотографии, гравюры, иногда и рисунки. Первый альбом был сделан для моих фотографий и рисунков, на нем стоят мои прежние инициалы «А. П.». К счастью, этот альбом и несколько других уцелели. Потом он стал клеить рамки тоже для фотографий и гравюр, потом кожаные ящики в виде чемоданов, а когда у него была катаракта, то и целые столики очень правильных красивых пропорций. Клей он изобрел сам, и, по мнению всех, кто пробовал этот клей, он был первосортный.
Через полчаса после обеда Дмитрий Иванович опять принимался за работу и иногда работал и всю ночь».
В Палате Дмитрий Иванович все еще неровный в отношении со служащими, темпераментный человек. Вспылит, накричит, расшумится и быстро отойдет: спокойно справится о здоровье жены, пригласи сыграть партию в шахматы. Попадало и посетителям. О. Э. Озаровская приводит выразительную сцену, разыгравшуюся в кабинете Дмитрия Ивановича.
«…Оказалось, надо писать ответ одному испанскому ученому, открывшему новое соединение иода, требующее, по его мнению, пересмотра атомного веса. Первые же слова Дмитрия Ивановича касались сущности, и формулировка мыслей на иностранном языке ложилась на меня большой ответственностью.
— Извините-с раньше сказать, как вы напишите!
