Первым делом Игунову требовался Качан. Он знал, где его искать. Старший опер тперь все чаще торчал в автоматической камере хранения.
Широким тоннелем, в котором по случаю Съезда КПСС пассажиров почти не было, Игумнов прошел в зал с ячейками-автоматами.
Качан действительно находился там.
Старший опер болтал с новой дежурной, Веркой. Вдвоем они представляли располагающую к себе молодую симпатичную пару. Качан, похожий на спортивного тренера, плечистый, в очках, разговаривая, покрывался румянцем. Верка — молодая белотелая девица, то и дело смущенно отводила взгляд, смотрела куда-то вниз — на полные коленки.
В Борьке в последнее время произошли перемены к лучшему, которые трудно было не заметить. Он снова начал тренироваться в каком-то захолустном клубе, где, несмотря на запрет, обучали каратэ. На вокзал зачастили его друзья-каратисты, заезжавшие после тренровок. Постепенно к Борьке возвращалась его душевное равновесие, прежняя пластичность.
Игумнов поманил Борьку в сторону…
— Эксперта видел? что он?
— Эксперта… — Заметно было: Качан находился далеко от вокзальных дел, но быстро к ним вернулся.
— Все в порядке. Я недавно от него приехал.
— Ему можно было все объяснить насчет обстоятельств. Свой человек…
— Так и сделал.
— Он понял? Дело-то стремное! Все молчат. Кроме того заключение нам необходимо срочно.
— Я все объяснил. Правда… — Качан пальцем поправил очки. — Ну ты понимаешь. Ему, по-моему, сегодня не до пули, не до нас…
Специалист высшей квалификации в области баллистики, прекрасной души человек, эксперт Научно-технического Отдела был известен также как хронический запойный алкоголик.
Эксперта держали из жалости да еще из-за его высочайшего профессионализма. В науке, изучающей огнестрельное оружие и боеприпасы применительно к раскрытию преступлений, равных ему в Москве было немного.
— Надеюсь, он не потеряет наш вещдок, — резюмировал Качан.
— Я тоже на это рассчитываю.
Игумнов огляделся.
Пассажиров в автоматической камере хранения в этот час почти не было. Наплыв людей ощущался утром, с ранними поездами, когда пассажиры занимали ячейки на день. К ночи автокамеры обычно освобождались. Работы было немного.
Персонал слонялся без дела.
С Веркой поддежуривала механик — мелкая невидная из себя дурнушка. Она тут же подошла.
— Я нужна? — Она постоянно проявляла ко всему неумеренное любопытство.
— Нет. Иди.
— Ничего не случилось?
Игумнов не раз замечал: механик старается подслушать разговоры, которые менты ведут между собой. На этот раз Игумнов, еще войдя, покосился в ее сторону, и механик сразу скрылась в глубине отсека.
«Качану и Верке надо быть осторожнее с ней…»
Игумнов понимал, что происходит. До Верки это не доходило, она не сводила влюбленных глаз с Качана. В последнее время в Качана и в Верку словно бес вселился. Их постояннно видели вместе. Теперь они и часа не могли провести врозь.
Борька был оживлен и, похоже, поддал самую малость. Спросил у Игумнова бесшабашно-громко — так, что и Верка, и механик тоже слышали:
— Перерыв у нас ночью будет, начальник? — Он был весь предвкушением веркиных ласк.
— А как же. Час для приема пиши. Сразу, как отправим делегатов волгоградского поезда…
Все это было не к добру: Качан был женат, Верка — замужем. К тому же с маленьким ребенком…
Но сейчас Игумнова больше беспокоил поддатый эксперт.
— Ты хоть постарался ему вдолбить?!
— Я ему написал во-о-от та-а-кими буквами! Положил под стекло: «ПУЛЯ»!
— Ночью ему тоже дежурить?
— У них перерыв до двадцати двух.
Игумнов повернулся, чтобы идти.
— Ты остаешься?
— Мне еще проверять посты на платформе… — Качан помахал Верке рукой. — До после волгоградского…
Они вышли на перрон.
Пока Игумнов отсутствовал, на платформе произошла смена караула. По чьему-то указанию произвели передислокацию сотрудников КГБ, охранявших члена Политбюро, Первого республиканского секретаря — чей персональный вагон стоял на Восьмом пути.
Игумнов сразу ее ощутил.
По платформе разбрелись чужие оперативники. К Отделу милиции никого не подпускали.
«К чему бы это? — Объяснение могло быть одно. — КГБ не дремлет! Информацию о выстреле на перроне зажали, а меры по усилению приняли!»
Впрочем, тут же нашлось и другое истолкование.
От въезда в вокзал, из под запрещающего знака, показался приближающийся торжественный кортеж. Впереди первой черной «чайки» шли две сопровождающие «Волги» охраны с мигалками. Колонна сверкающих лаком новеньких машин свернула на перрон.
Качан хмыкнул:
— Первый ихний приехал…
Откуда-то сбоку на платформу тут же набежали легко узнаваемые мелкорослые телохранители — на всех серые пальто деми, воротнички с коллекционным каракулем, начищенная обувь на высоких — выше обычного каблуках.
Первый — он же член Политбюро — выходец из полунищей семьи из какого-то дальнего бедного аула — длиннорукий, решительный, владеющий нынче абсолютной властью в своей республике — вышел из «чайки», направился к своему персональному вагону. Тут у него были личные дела, помимо тех, которыми занимался размещенный в вагоне штаб.
Помимо машин с правительственными номерами, телохранителями и обслугой, у персонального вагона с протянутыми к нему от вокзала коммуникациями и круглосуточным постом, сновали сомнительного вида золотозубые земляки Первого — с наполненными чем-то мешками, сумками, свертками…
«Спекулируют что ли?!»
Высокий гость пересек заградительную линию поста и словно расстаял в горловине станции, окруженный телохранителями.
Грубый голос позади окликнул обоих ментов:
— Проходите! Чего стоять…
Розыскники оглянулись.
Каракулевый воротник. Острые глаза, короткие усики, крепкий подбородок.
— Ты нам, что ли, мужик?
— Вам, вам!
— Ты лучше туда смотри! — Игумнов ткнул рукой в сторону правительственного вагона. — А здесь мы сами справимся.
— Стой, ты кто?
Комитетчик был с миниатюрной рацией, что-то сказал в воротник. По платформе уже бежало несколько лбов.
— Кто? Чего надо?
