воскресим… — В голосе звучала неприкрытая вражда. И, между прочим, никакая она ему не жена. Разбежались. Незадолго до его гибели.
— Развелись?
— Она его бросила: пил по-черному.
— Браконьер?
— Нет, по моим данным. Мы этого дела не вели. — Агаев закурил. Только отдельные поручения.
Мой бывший однокашник был раздражен. Вскоре выяснилась и причина:
— Кудреватых — крупная фигура. Вы не знаете, с кем связались. После того, что случилось, можете считать, что вам здесь не работать…
— Как знать!..
— Нельзя закрывать установку. Так не делают. Это война! Объявление войны!
Стиль самого Агаева был, без условно, иной. На его скромной должности и более работящие начальники всю службу проходили в майорских, а то и капитанских погонах.
Всю текучку Эдик Агаев передал Буракову и Хаджинуру, оставив себе обслуживание областной номенклатуры. Билеты на суда, дефицитные комфортабельные каюты, связь с аэропортами и, конечно, снабжение начальства черной икрой и красной рыбой.
„Цена полковничьей папахи…“
— Может, я поговорю с Кудреватых? — спросил Агаев. — Он простой, отходчивый. Настоящий мужик!
— Да нет. Спасибо.
— Вас, говорят, можно поздравить? — спросила Анна, когда наш заказ не вызывающие аппетита слова: „два комплекса“ — был принят. — Вы успели нажить врага среди сильных мира сего?
Мы сидели за столиком в длинной череде других, расставленных вдоль стен продолговатого узкого помещения.
— Неужели об этом уже известно? — Я удивился.
— О закрытии пусковой установки? Конечно! И о том, что Сувалдин дал телеграмму…
Официантка поставила перед нами тарелку с жижицей: „луковый суп“. Длинные волоконца от куриного желтка ветвились на дне.
— Вы разворошили самое гнездо…
— Время покажет, кто прав!
— А в это время убийца Сережи Пухова наслаждается свободой!
— Это недолго продлится. У меня такое чувство, что дело раскроется в целой серии здешних преступлений. Если, конечно, меня до этого отсюда не выставят…
— Будем надеяться.
— И все-таки надо бы поспешить… Раскроется в „комплексе“… — Я заметил, что единственный человек, которому я мог бы сейчас охотно рассказать о своих планах, была эта, в сущности, мало знакомая мне женщина. А отнюдь не моя жена. — Как все преступления, совершенные устойчивой группой.
— Вы считаете, Пухова убила устойчивая группа?
В отличие от Анны, разговаривая, моя жена быстро все смекала и быстро-быстро задавала вопросы мне, словно стремилась поскорее освободить меня от необходимости продолжать. Я укладывался в короткие, отведенные для ответов секунды, но после разговоров с нею я часто чувствовал себя так, словно мою душу поспешно и не очень деликатно обыскали.
— Да, так мне кажется. Многое тут странно.
— Странно? — Светло-синие под черными длинными ресницами глаза смотрели ласково-любопытно. Анна не торопила меня. Мы словно много лет знали друг друга.
— Я встречался с женой Умара Кулиева… Она сейчас в Москве. Кулиева могла бы многое рассказать.
— Только она вряд ли решится. — Как в каждой женщине, в Анне жил природный следователь, сыщик от бога.
— И все-таки одну вещь Кулиева сказала. Мазут переправлял записку из тюрьмы от ее мужа…
— От приговоренного к смерти? И такое бывает?
Анна качнула плечами, поправила висевшую на спинке стула сумочку движения ее были удивительно гибки, мне доставляло удовольствие наблюдать за ней.
— Ты лучше знаешь здешнюю жизнь… — сказал я, вглядываясь в желтоватые волокнистые растения на дне тарелки.
— Знаю только, что она не скажет тебе всей правды. У нас все разуверились. Человек жалуется утром должностному лицу на мерзавца, а вечером тот, на кого он жалуется, уже в курсе дела. И расплата грядет.
— Я, честно, не очень-то в это верю. Хотя многие говорят то же. Ну, хоть один пример у тебя есть?
— Но ведь и у меня только одна жизнь… — Она улыбнулась.
Официантка снова приблизилась. Она принесла что-то рыбноконсервное, выловленное в чужих морях и привезенное за тысячи верст. Свежую рыбу нашего моря достать к столу можно было только из-под прилавка.
— Хоть один пример! — напомнил я, когда официантка удалилась.
— Ты видел, когда хоронили Пухова, на кладбище… Со мной стояла женщина. С черным бантом…
— Вдова Ветлугина?
— Ты с ней знаком? — Анна удивилась. — Она, кстати, здесь, в ресторане. Не оборачивайся. Третий столик за твоей спиной… — Мы незаметно перешли на „ты“.
— У нее муж погиб на охоте, самопроизвольный выстрел из охотничьего ружья…
— Ерунда! — Она отложила ложку. — Никакой это не несчастный случай. Ее мужа убили. Закатили в лоб полный заряд дроби. Днем! Принародно!
— Наверняка нашлись бы свидетели!
— Они есть! Человек десять, а может, пятнадцать! Но они тоже ничего не скажут!
— Откуда все это известно? И про свидетелей, и про дробь? Ты вскрывала его?
— Это было до меня. Но всем это известно! Все знают!
— В том числе и вдова Ветлугина?
— Конечно!
— Вот ты и попалась. — Я легко хлопнул ладонью Анну по руке. — Я час назад с ней разговаривал. Она и слова не сказала о том, что ее мужа убили!
Анна улыбнулась.
— Господи! Да она боится! Я именно от нее и слышала, что его убили.
Я сидел, сбитый с толку.
— Поэтому я и говорю: вы ничего не знаете о здешних трагедиях! Сколько людей гибнет! И все тихо! Все списывают на несчастные случаи! Не молчат у нас только мертвые.
Я снова вспомнил жену: речь ее была удивительно образной. Сложись обстоятельства иначе, Лена могла стать популярным телеобозревателем или видным общественным деятелем. Видит бог, я испытал бы чувство удовлетворения и гордости за нее. Мне же для жизни требуется, видимо, простая женщина. Как Анна Мурадова.
— Не знаю. — Я замолчал. — Для начала мы должны снова вместе поужинать. Шашлык „Дружба“, я надеюсь, поможет нам во всем разобраться.
— Меня ни для кого нет, кроме прокуратуры бассейна, — предупредил я Гезель.
Весть о том, что водный прокурор предписал немедленно приостановить новую установку, вызвала мощный противоречивый взрыв общественной активности. Наш телефон буквально разрывался от звонков.
— Со всеми делами, Гезель, переключай на Балу!
Моего молодого помощника никто пока в городе не принимал всерьез, кроме случайных посетителей и младшего чиновничьего аппарата.
— Гезель! — сказал я. — Пожалуйста… Когда жена Умара Кулиева вернется, заведи ее под каким-
