время пытались увести в сторону, заставить заниматься не основным — второстепенным.
Маленький зловредный листок. Четвертушка бумаги в клетку, вырванная из школьной тетради…
Мне показалось, что я уже видел такую. Сбоку внизу проступала едва заметная полоска жира. Продавец утром на углу завертывал пирожки начальнику рыбинспекции… Я набрал номер.
— Это вы, Цаххан?
— Я слушаю вас внимательно, Игорь Николаевич…
— Мне нужен совет. Это касается заповедника. Качкалдаков.
— Я, какпионер, — отозвался начальникрыбинспекции, — всегда готов. Особенно для водной прокуратуры…
— Никто нас не слышит? — подпустил я туману.
— Нет, нет.
— Я о Сувалдине… Не могут они там, в заповеднике, химичить? А?
— Что вы имеете в виду?
— Это массовое отравление птиц… Может, цифры не сходились? А тут появляется возможность списать качкалдаков как погибших…
Начальник рыбинспекции с секунду поколебался. Если он и был вдохновителем анонимки, то все равно обязан был согласиться не сразу, а сначала проверив, что дичь, в данном случае я, действительно заглотила наживку.
— Вообще-то… — Подумав, он решил, что можно дожимать. — А что? Мне, честно говоря, тоже приходило это в голову… На людях распинаются в любви к бедной птице, бьют себя в грудь, а на деле…
— Ну, хорошо. — Больше мне ничего не надо было. — Мы еще поговорим!
Я бросил трубку, но тут же схватил ее снова. Звонил Орезов:
— Человек, который ехал в автозаке с Кулиевым. Я сейчас прочту… 'Подсудимый Семирханов — нарушение правил безопасности движения. Освобожден в зале суда с учетом срока предварительного заключения, проживает: улица Карла Маркса, 7…'
— Я еду.
Мы разговаривали во дворе двухэтажного деревянного барака. У Семирханова было мясистое лицо, приплюснутый нос, восточные, с поволокой, глаза.
Против нас, рядом с водоразборной колонкой, бродили голуби. Каждый раз, когда кто-нибудь приходил за водой, они бросались на каждую пролитую каплю. В углу двора лежал ободранный, повернутый набок 'Запорожец'.
— Убийцу везли в крайнем боксе… — Поездку в суд Семирханов хорошо помнил, потому что она оказалась для него последней. Домой он вернулся пешком. — Во втором боксе везли воровку, а ее подельница сидела в общей камере с нами. Они всю дорогу перекликались…
Он показался мне человеком бывалым, медлительным, из тех, кто не поступает опрометчиво.
Я заглянул в составленный Хаджинуром список — там действительно значились две женские фамилии. Разыскать и допросить их в будущем не составляло труда.
— …Конвоиры им не препятствовали…
— Помните конвоиров?
— Нет. Освещение тусклое. Крохотная лампочка, даже углы не видать… Меня в Морской райсуд везли. Пока ехали,
чуть не ослеп!
— 'Воронок' из тюрьмы подъехал сразу крайсуду Морского?
— Нет. Сначала в Черемушкинский, там оставили женщин. Потом в областной. Отвезли парня из бокса.
— Вы этого арестованного видели?
— Нет! Его раньше провели.
— А откуда знаете, за что он был арестован?
— Он крикнул статью: умышленное убийство…
— Ясно. Скажите — после того, как вы отъехали от тюрьмы, автозак останавливался?
— Останавливался. Вернее, притормозил…
— Что-то случилось?
— Да нет! Кто-то сел. Ему открыли снаружи…
Я так и представлял все это себе: в заранее обусловленном месте автозак остановился, кто-то сел, заговорил со смертником.
И все же в глубине души я надеялся, что ошибаюсь.
Парадокс! Лопались ложные авторитеты, садились на скамью подсудимых министры и секретари обкомов, члены ЦК, а я верил в маленьких людей, выполняющих несложную, но очень важную и необходимую для общества работу, Требующую всего двух качеств — честности и уважения к закону. Я прокурор! — как мальчишка верил, что в 'воронок', в котором под усиленным конвоем везут убийцу, можно попасть только как в танк — подорвав либо полностью уничтожив экипаж…
— Вы слышали, как этот человек садился? — спросил я.
— Да. По-моему, на повороте от базара к улице Павлика Морозова. — В Семирханове говорил шофер- профессионал.
— Там вираж на подъеме. И сразу идет спуск.
— Видели его?
— Нет. Он сел с конвоирами в предбаннике. Между нами была решетчатая дверь. Я слышал, как он говорил с тем парнем, из первого бокса.
— Какой у него голос? Что-нибудь можете сказать?
— Немолодой. Вот все, пожалуй. В основном он говорил. Парня я почти не слышал.
— А что именно? Помните?
На неподвижном мясистом лице появилась короткая усмешка, Семирханов покрутил головой.
— Ничего не слышал!
— Гезель! Я прошу срочно отпечатать и отправить эти
телеграммы…
'Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Громыко А. А. Копия Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову Т. В., гор. Москва, писал я. — Прошу немедленно приостановить исполнение вошедшего в силу смертного приговора Восточнокаспийского областного суда Умару Кулиеву, осужденному по обвинению в умышленном поджоге здания рыбнадзора и убийстве инспектора рыбоохраны Саттара Аббасова, и возобновить дело по вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор Восточнокаспийской зоны прокуратуры Каспийского водного бассейна, имярек'.
Еще две телеграммы, почти дословно дублировавшие текст, я послал в Астрахань, прокурору бассейна и прокурору Восточнокаспийской области Довиденко — 'для сведения'.
— Пожалуйста, Гезель. — Я передал ей черновики, подождав в приемной, пока она перенесла текст на телеграфные бланки, бросая время от времени поверх пишущей машинки преданные взгляды в мою сторону.
Гезель ушла, а мне вдруг стало стыдно: я ни разу не вспомнил о раненном из-за меня Мише Русакове!
Я позвонил в больницу — ответ меня успокоил: состояние Миши было удовлетворительным, хотя мне и сказали, что он пролежит в больнице несколько дней.
Со вторым участником уголовного дела — Бокассой — все тоже было ясно: его задержали, и Бала, уезжая, направил карлика на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу.
Я набросал еще несколько бумаг.
Председателя Восточнокаспийского областного суда я просил 'в связи с возникшей необходимостью выдать для допроса осужденного Кулиева Умара, значащегося за областным судом…'.
Следующий документ я адресовал всесильному начальнику Восточнокаспийского областного УВД генералу Эминову.
'…В связи с возникшей необходимостью. — потребовал я, — срочно направьте в водную прокуратуру
