шелушащейся старческой кожей, пучками седых волос в ушах, в мятом, изношенном донельзя, пыльном костюме.
— Родные. Просто ему дали фамилию по имени нашего отца Баларгима-Кули-оглы, а мне досталось имя деда…
— Какие у вас взаимоотношения с Баларгимовым?
— Фактически он давно уже отобрал у меня сына. Но мы — братья! Этим все сказано. У нас общие родственники. От этого никуда не денешься. Вера знает… — Он кивнул на несовершеннолетнюю сноху.
Сидящая рядом жена Умара Кулиева громко хрустнула пальцами. У нее было странное представление об этикете официальных визитов. В прокуратуру она надела самое короткое платье и максимально оголила верх.
— Вы общались с сыном до его ареста? — спросил я. Он поднял водянистые глаза, развел руками.
— Почти нет. Садык поссорил меня с Умаром, потому что я оставил его мать. Взял другую женщину. У нас такое не прощают. Любовниц — это пожалуйста! Сколько хочешь! Да вы сами знаете!
— Давно живете отдельно?
— Я ушел, когда Умару было четырнадцать.
— У вас еще дети?
— Четверо. Младшим было: одиннадцать, девять и пять… Я помогал, как мог. Но в чем-то, конечно, они были ущемлены. Садык этим воспользовался. Как только я ушел из семьи, брат сразу начал настраивать сына против меня. Он стал брать его в море, готовить к браконьерским делам…
— Вы предостерегали брата?
— Когда я потребовал, чтобы он оставил парня в покое, его сыновья избили меня. Я месяц провалялся в больнице. Вера знает.
Он снова показал на сноху, которая опять сделала вид, словно ничего не слышит.
'Затрудненность общения — первый симптом отсутствия воспитания…' Я не решался обращаться к ней с вопросами, чтобы не смутить.
— Садык полностью вытеснил меня из семьи. Он давал деньги моей бывшей жене. Я не мог им особенно помочь. Я работаю в вечерней школе. В Красноводске. Преподаю химию. Из моих братьев я один получил образование, и никто из них мне этого не простил.
— Кто ваша нынешняя жена?
— Она тоже учительница. Из Молдавии. Из Бельцы… Она хотела, чтоб Умар чаще бывал у нас, но он так ни разу и не приехал. Он ходил в море с моими племянниками.
— Как вы узнали об этом?
— Я приезжал из Красноводска. Мы встречались. Он рассказывал обо всем. Умар еще пацаном получал от дяди от пятисот до тысячи рублей в месяц. Он гордился этим! Пацан, а у него уже две машины! 'Жигули' записаны были на двоюродного брата, 'Москвич' — на тетку! Я уже старик — но у меня ни одной машины… Добром, конечно, это не могло кончиться! Потом Садык назначил его рулевым. Фактически сделал заместителем.
— Когда вы узнали о поджоге рыбинспекции?
— На другой день. Вера приехала ко мне, сказала, что брат спьяна сжег контору рыбнадзора и обрабатывает Умара, чтобы он взял все на себя…
— Вы говорили с сыном?
— В тот же день. Я приехал к нему вместе с Верой. Я просил его не делать этого. Не верить никому!
— Что он?
— Сказал, чтобы я не вмешивался, потому что могу все испортить.
— А почему Баларгимов сам не решился пойти с повинной? Как ваш сын это объяснил?
— Садык много раз судим. Ему могли дать суровое наказание. Наш старший брат — Сулеиман — тоже просил Умара взять все на себя. И еще один человек. Когда я приехал, они втроем как раз сидели в ресторане.
— В 'Сахиле'?
— Да. На берегу.
— Умар, Баларгимов… А кто третий? Он помялся.
— Агаев, начальник милиции…
Сила, стоящая за браконьерской мафией, не могла отправить на скамью подсудимых шефа лодок, который знал всю ее подноготную.
— Агаев сказал, что сделает все, чтобы Умару дали три года как за неосторожное убийство… л поверил.
Он вздохнул. Сноха его неожиданно всхлипнула и тут же неимоверным усилием воли вернула лицу прежнее сосредоточенно-спокойное выражение. Она выглядела нелепо — в своем мини, с высоко открытыми голыми коленями, с криком, который буквально сотрясал ее. Я не понимал, как ей удается со всем этим справляться.
— Вас допросили?
— Я сказал, что ничего не знаю.
— Следователь спрашивал — занимался ли Умар браконьерством?
— Нет. Умар ведь показал, что хотел отомстить Цаххану Алиеву за то, что тот не разрешил ему ловить частиковую рыбу. Меня и спрашивали только о частиковой…
— А сети?
— Перед обыском Садык бросил их к Умару в сарай…
— А где он в действительности находился, когда Баларги-мов поджег рыбинспекцию?
— Смотрел футбол. Есть свидетели.
— Этих людей допросили?
— Одного. Остальные было тоже пошли, в свидетели, но Садык сбил всех с толку: 'Молчите!' Я тоже сказал: 'Не вмешивайтесь, не ваше дело…' — Он вздохнул.
— А тот, которого допросили? Что с ним?
— Его нашли в заливе. Будто погиб на охоте. От несчастного случая…
— Ветлугин?! — Да, Сашка. — А кто вел вначале дело на вашего сына?
— Алиханов. Мы на него не обижаемся — он вел в нашу пользу…
— Ну, естественно.
Дело Умара Кулиева было сфальсифицировано полностью.
— Поначалу все получалось, как Садык обещал. Алиханов следствие закончил быстро. За месяц. Умара судили как за неосторожное убийство. Дали четыре года. Но тут Аббасов-старик, отец сгоревшего инспектора Саттара, поднял шум. Стал давать телеграммы. Пошли письма, митинги. 'Расстрелять убийцу! Никакой пощады!' Дело принял областной суд. Вы не можете себе представить, что мы чувствовали… — Он разрыдался. — Мы ведь знали, что Умар невиновный…
Я не перебивал его.
— …Когда судья объявил: 'Расстрел!' — мы все закричали… А люди хлопали: 'Правильно!..'
Плач душил его. Надо было иметь каменное сердце, чтобы все это слушать. Жена Умара сидела с вытаращенными глазами, чтобы не разреветься.
— …Я попросил судью, чтоб дали свидание. Нам разрешили. Умар стал успокаивать: 'Так надо! Садык все устроит! Он ехал со мной в автозаке. Все нормально!'
— А потом?
— Все от него отказались; Садык — первый. Ждут, чтобы его поскорее расстреляли — пока не начал рассказывать…
Кулиева снова всхлипнула — звучно-глубоко, маскируясь нелепой гримасой, уродовавшей ее грубоватое, простое лицо. Она держалась изо всех сил, но мне дано было слышать ее беззвучный отчаянный крик
— …Люди передали нам письмо.
