в православие татар и других инородцев, определяя для новокрещенцев уменьшение податей и выделяя Казанскому митрополиту специальные денежные суммы для поддержки готовых принять крещение, а также на построение и обустройство церквей. И одновременно Сенат в тех же указах запрещал крестить представителей других исповеданий и иностранцев [159]. В области прежнего церковного управления, перешедшего в 1701 г. в ведение Монастырского приказа, распоряжения Сената не были чем–то необычным, так как и сам Монастырский приказ представлял собой светское учреждение. Ранее, до основания Сената, Монастырский приказ был самостоятельным органом, подчинявшимся только указам царя.
М. Горчаков, изучивший историю Монастырского приказа, замечает, что после его восстановления в прежнем виде «главная деятельность возобновленного приказа обращена была к вопросу о переводе церковных вотчин и доходов в заведование государством… По положению своему в ряду других государственных учреждений петровский Монастырский приказ 1701 г. явился высшим, центральным для всей России по особому ведомству, учреждением, специально посвященным в общем итоге его деятельности преобразовательным целям Петра по отношению к Церкви». Деятельность Монастырского приказа, учрежденного в 1701 г. и просуществовавшего до середины 1720 г., приходится в точности на период местоблюстительства. Он был ликвидирован 17 августа 1720 г. с введением коллегий, в компетенцию которых перешли и дела Монастырского приказа [160]. Передача управления церковными вотчинами Монастырскому приказу вызвала чрезвычайное недовольство среди духовенства. О сколько–нибудь энергичных возражениях со стороны Стефана Яворского ничего неизвестно. Протест Нижегородского митрополита Исаии (1699–1708) против деятельности дьяков Монастырского приказа стоил ему по распоряжению Петра кафедры: в 1708 г. Исаия был сослан в Кирилло–Белозерский монастырь. Монастырский приказ начал свою работу с выяснения размеров патриарших, архиерейских и монастырских вотчин и казны. Результаты были занесены, согласно еще одному приказу Петра, в переписные книги 1701 г. На этот год в ведении Монастырского приказа числилось 137 823 крестьянских двора (церковные вотчины Псковской и Астраханской епархий и Сибири в это число не входят, поскольку они находились вне компетенции Монастырского приказа) [161]. Тотчас, однако, встал вопрос о содержании епископских кафедр и монастырей. Указом от 30 декабря 1701 г. для монахов, как начальных, так и подначальных, устанавливался рацион в 10 рублей и 10 четвертей хлеба. В связи с военными расходами он был сокращен наполовину по указу от 1705 г. и Табели 1710 г., оставаясь таковым до штатов 1724 г. На пропитание, одежду, хозяйственные и прочие расходы епископов средства выделялись по–разному; Табелью 1710 г. в них были внесены очередные изменения. Так, например, архиепископу Ростовскому было положено содержание в 1000 руб. [162]
]Приняв на себя управление церковными вотчинами, Монастырский приказ постепенно часть их утратил. По указу Петра доходы от некоторых монастырских владений направлялись на содержание различных ведомств, как, например, Морского ведомства, Преображенского приказа, а также всякого рода фабрик. Другая часть монастырских вотчин была отписана «на государя». Кроме того, Петр имел обыкновение весьма щедро одарять бывшими церковными имениями своих приближенных. Некоторые земли Монастырский приказ отдавал в аренду с целью получения бoльших прибылей — если, конечно, арендная плата превышала те доходы, которые эти земли приносили под управлением самого приказа. Нередко при этом случалось, что Церковь за определенную арендную плату возвращала себе свои собственные земли. Такой способ извлечения доходов появился вскоре после учреждения Монастырского приказа, а с выходом Табели 1710 г. он стал обычным явлением, как отмечает М. Горчаков [163]. В августе 1720 г. Монастырский приказ был упразднен. Колебания в политике правительства показывают, что его намерение овладеть церковными вотчинами окончательно еще не созрело. Петра интересовала не столько юридическая сторона дела (кто владел монастырской вотчиной или кто ею управлял), сколько сторона практическая. В полной силе оставалось старомосковское правило: «дабы казне убытку не было». Если имения давали больше прибыли под управлением прежних владельцев, то вопрос решался с обоюдного согласия.
После возникновения Сената Монастырский приказ оказался ему подчинен. Таким образом, степень ответственности приказа стала меньше и он утратил свободу действий. Из документальных материалов видно, что Сенат давал Монастырскому приказу указания и получал от него отчеты. Поскольку, согласно указу Петра, Сенат являлся высшим контрольным органом, Монастырский приказ был обязан представлять ему месячные, квартальные и годовые отчеты о доходах с церковных вотчин, равно как о расходах и прочем. Сенат же определял без ведома Монастырского приказа бюджеты монастырей и годовое содержание архиереям. Имеются указы Сената, регулирующие распределение церковных доходов по епархиям, например, указ о выделении сумм на больницы и раненых солдат [164].
Для отношений между Церковью и Сенатом характерен указ последнего от 22 января 1716 г., доведенный до сведения всех архиереев. Этим указом они под присягою обязывались: 1) отлучаться из своих епархий лишь в крайнем случае; 2) мягко обращаться с противниками Церкви; 3) не строить церквей более необходимого; 4) назначать церковнослужителей только по мере потребности; 5) объезжать свои епархии не реже одного раза в два–три года и не вмешиваться в мирские дела [165]. Итак, высшее церковное управление вынуждено было терпеть постоянное вмешательство в свои дела не столько со стороны самого царя, сколько со стороны светских государственных учреждений. Это вмешательство стало в конце концов обычным явлением, подготовив то положение Церкви, которое после издания «Духовного регламента» и учреждения Святейшего Синода получило и законное основание [166].
в) За все время местоблюстительства от Стефана Яворского как главы Русской Церкви так и не прозвучало мужественного и открытого слова в защиту ее интересов, против вмешательства и опеки со стороны царя. Причины тому заключались, во–первых, в нерешительности местоблюстителя, который не любил открытой борьбы и предпочитал скрытую оппозицию, что было свойственно и его предшественнику — патриарху Адриану; во–вторых, личные отношения между царем и Стефаном никогда не достигали той степени взаимопонимания, какая существовала, например, между Петром и Феофаном Прокоповичем. Кроме того, Стефан был до некоторой степени замешан в дело царевича Алексея, и это также послужило причиной охлаждения между ним и Петром. Перемены в их отношениях легко проследить по проповедям местоблюстителя. Из содержания или, лучше сказать, из неясных намеков и недоговоренностей осторожного проповедника видно, как нарастало отчуждение и какая вследствие этого складывалась церковно–политическая ситуация. Ранние проповеди Стефана, посвященные военным успехам Петра, — взятию Шлиссельбургской крепости, основанию Петербурга, победе под Полтавой, носят чисто панегирический характер, хотя их нельзя заподозрить в неискренности. Но это отношение к Петру и его делам мало–помалу менялось. Неудовлетворенность своим положением с течением времени стала тяготить Стефана, хотя нужно признать, что он не был ни гордецом, ни карьеристом, ни «князем Церкви» — качества, в которых упрекали его современников: Феофана Прокоповича и Феодосия Яновского. В 1706 г. Стефан ездил в Киев, откуда с большой неохотой вернулся в Москву. Когда в 1707 г. умер Киевский митрополит Варлаам, Стефан обратился с просьбой к царю освободить его от местоблюстительства и назначить митрополитом в Киев, но Петр не согласился. В произнесенной 13 ноября 1708 г. проповеди Стефан высказал некоторые намеки, из которых можно было заключить, что он не одобрял хозяйственную деятельность Монастырского приказа и гражданское управление церковными вотчинами. Упоминание о Валтасаровом пире и царе, пьющем вино из церковных сосудов, можно было понять и как намек на «всешутейший собор». Свое резкое осуждение церковной политики царя Стефан высказал в проповеди «О соблюдении заповедей Божиих», произнесенной им в день святого Алексия, человека Божия, 17 марта 1712 г. Проповедь эта не могла, конечно, понравиться Петру. В ней Стефан критиковал прежде всего создание института так называемых фискалов, которые были контролерами со стороны светской власти по делам духовного суда. Это было первым актом серьезного и открытого сопротивления правительству, совершенным публично, перед лицом собравшегося в церкви народа. Стефан позволил себе также крайне резкие замечания относительно внутреннего состояния государства, которое «в кровавых бурях волнуется». «Море свирепое, море — человече законопреступный! Почто ломаеши, сокрушаеши и разоряеши берега? Берег есть закон Божий, берег есть во еже не прелюбы
