власти [52]. Процесс против Никона (заседания Cобора 1667 г.) разворачивался не в форме прения юридических сторон, а в форме чисто личного конфликта между царем и патриархом, погрязнув в пристрастиях и интригах [53]. Победителем оказался царь благодаря дипломатической искушенности приглашенных в Москву и поддержавших его Восточных патриархов [54]. Такой исход можно было бы, конечно, рассматривать как подчинение Церкви государству. Но, оценивая дело по существу, нельзя не заметить, что государство, чувствовавшее себя уверенно в рамках старых традиционных отношений с Церковью и привычных представлений о правах царей, воздержалось от официальной формулировки своей позиции. Эту задачу царь поручил Восточным патриархам, которые заранее получили из Москвы весьма умело составленные вопросы без каких–либо конкретных данных о сути конфликта [55]. Ответ (Томос) патриархов частично опирался на Эпанагогу, хотя в своем возвеличении царской власти он выходил далеко за пределы теории о симфонии. Так, в Ответе (гл. 13) говорится, что патриарх не имеет права вмешиваться в государственные дела и даже вообще принимать в них какое–либо участие, если царь того не пожелает. В главе 5–й подчеркивается неограниченность царской власти, но размытость формулировок оставляет открытым вопрос, в какой именно мере она распространяется на Церковь. Поэтому официальный перевод Ответа на русский язык появился под заглавием: «Ответы четырех Вселенских патриархов на 25 вопросов, касающихся беспредельной власти царя и ограниченной власти патриарха» [56]. Как известно, самым тяжким обвинением, выдвинутым против Никона, было обвинение во вмешательстве в дела государства, якобы допущенное патриархом. Это же обвинение играло важную роль и впоследствии, например, во время создания Феофаном Прокоповичем «Духовного регламента». Обосновывая упразднение патриаршей власти, Феофан недвусмысленно ссылался на дело Никона. Однако подспудная цель боярских интриг против Никона заключалась вовсе не в том, чтобы получить от патриархов теоретическое определение царской и патриаршей власти в их взаимоотношении друг с другом. Решающими были соображения в высшей степени практического свойства, исходившие из сословных и экономических интересов боярства и служилых людей в окружении царя. Речь шла о вновь поднятом при Никоне вопросе об увеличении патриарших земель и связанных с этим новых привилегиях. Таким образом, и здесь можно заметить внутреннюю связь с позднейшей политикой Петра относительно церковного землевладения — политикой, которая отнюдь не была чем–то совершенно новым. Церковная юрисдикция, которой подлежали эти обширные территории, была невыгодна боярам, служилым людям и московскому чиновничеству, так как последние не могли рассчитывать на получение здесь поместий или на выигрыш потенциальной тяжбы на тех или иных здешних землях. В 1649 г. в Уложении (гл. 12, 13) вопрос о юрисдикции был решен в ущерб Церкви [57]. После ряда напрасных попыток протестовать против этого решения Никону удалось наконец в 1657 г. получить от царя Алексея Михайловича подтверждение права на собственные управление и суд на патриарших землях [58]. Решающим оказалось развитие личных отношений Никона с царем: Никон обладал таким авторитетом в глазах царя, что 23–летний Алексей Михайлович сам умолял его принять на себя патриаршество, дав обещание во всем следовать его советам. Немного спустя Никон, подобно патриарху Филарету, получил титул «великого государя и патриарха» [59]. В отсутствие царя во время войны с поляками и шведами (1656–1657) Никон по желанию Алексея Михайловича самодержавно управлял страной от имени государя. По своем возвращении царь, не без влияния бояр, пожелал освободиться от опеки Никона, но тот повел себя слишком неуступчиво. Летом 1658 г. между царем и патриархом произошел разрыв, приведший к суду над Никоном.
Мы остановились довольно подробно на этом конфликте между двумя властями по той причине, что не в последнюю очередь именно он послужил поводом для церковной реформы Петра. В конце XVII — начале XVIII в. столкновение между царем и патриархом было еще свежо в памяти. Возражая против предъявленных ему обвинений, Никон выдвинул учение «о двух властях», которое утверждало приоритет священства над царством и разрушало образ «православного царя» с его обязанностями и правами. В случае победы Никона в России восторжествовал бы клерикализм. Царь со своей стороны, хотя теоретически и не подвергал сомнению учение о Москве как «третьем Риме», на практике перестал им руководствоваться. Церковь попала в фактическое подчинение от государства, а это уже был шаг в направлении петровской реформы. Петр опасался появления второго Никона, что могло бы поставить под угрозу его планы преобразований в России. Петр знал также, что при патриархе Иоакиме (1674–1690) Церковь вернула себе часть земельных владений, потерянных ею при Никоне [60]. Это были те самые «замахи», забыть о которых Петр не мог и которые придавали в его глазах делу Никона вполне определенную окраску.
Подводя итог, следует сказать, что отношения между государственной и церковной властями в XVII в. складывались в полном соответствии с фактическим положением в стране и ни одна из многочисленных теорий XV–XVI вв. не оказала на них сколько–нибудь значительного влияния. Связанная с народом власть царя и традиционная (autochton) власть патриарха создавали конкретные предпосылки для диархии, которая при условии признания церковного авторитета во всех областях общественной жизни превращалась в симфонию. Не идеализируя этой симфонии, надо все же признать, что прежде, чем Петр ввел государственную церковность, Церковь никогда не деградировала до уровня государственного учреждения. При всех конфликтах обеих властей Церковь всегда стояла вне государственных институтов. Вмешательство государства в церковные дела и имевшее место в отдельные моменты подчинение Церкви царской воле в вопросах управления никогда не основывались на каких–либо правовых нормах, которые регулировали бы отношения между государством и Церковью. Церковь рассматривала эти случаи как неизбежное следствие греховности мира и человека. Мириться с таким положением вещей Церкви было тем легче, что ее древнехристианское эсхатологическое мировоззрение оставалось непоколебленным вплоть до петровской реформы. Поэтому Церковь не придавала первоочередного значения вопросам государственного, общественного и социального порядка, что на практике означало невмешательство в государственные дела и пассивную реакцию на действия государства в церковной сфере. Считалось, что важнее не столько улучшать условия земной жизни, сколько готовиться к жизни на небесах. Можно утверждать — и это станет ясным из последующего, — что Русская Церковь не утратила своей эсхатологической позиции даже в синодальный период.
При таком мировоззрении и таком восприятии истории нечего было бояться какого–либо активного сопротивления Церкви государственным реформам. Идея Никона о приоритете церковной власти над светской в смысле практического руководства земными делами со стороны Церкви не имела ни малейших шансов найти понимание у людей древнерусского склада с эсхатологически ориентированным сознанием. Тем не менее Петр опасался такой возможности, потому что недооценивал эсхатологически–литургического характера русской веры. Поэтому ему казалось недостаточным просто извлечь для себя выгоды из консерватизма этой веры, он счел нужным указать Церкви ее новое основание — на базе государственных правовых норм.
Б. Источники и литература по истории синодального периода
а) Уже сам характер источников по истории синодального периода доказывает, что Русская Церковь вступила в новый, отличающийся от прежнего период. Если до XVIII в. государственное законодательство в форме царских указов играло в церковной жизни второстепенную роль и осуществлялось по большей части по совету с главой Церкви — митрополитом или патриархом, то в синодальное время видим совсем иную картину. Правительство во все возрастающем количестве издает указы и законы по вопросам церковного управления без всякого предварительного согласования с церковным руководством. Указы эти касались не только центрального органа управления Церкви — Святейшего Синода, но и подчиненных ему ведомств и учреждений и всей жизни Церкви: епархиального управления, приходского духовенства, монастырей, духовных школ, пастырской работы, миссионерства и даже позиции Церкви по отношению к другим христиaнским исповеданиям или нехристианским религиям империи. Ввиду такого глубокого проникновения государственного законодательства в церковную жизнь
