и впивалась зубами в запястья, как делают женщины в Греции.
Судя по метрическим данным, Сара Мэри Сэдлер, та самая дамочка-куколка, родилась в тысяча девятьсот десятом году. Когда разразилась Великая депрессия, ей только-только перевалило за двадцать. В тридцать втором она вышла замуж за некоего Бена Джонатана Холли, владельца плантации, большого древесного склада и доставшихся ему в наследство нескольких бакалейных лавчонок. Весной шестьдесят третьего года ей исполнилось пятьдесят три. Было у нее трое детей — один сын и две дочери. Сын без особых успехов занимался торговлей готовым платьем, а дочери, сами став матерями, довольно быстро забыли родной дом.
Супруги Холли жили в шести милях от города в просторном доме. Миссис Холли увлекалась стряпней и собиранием древностей, а также любила коротать время с цветными женщинами, судача о здоровье своего супруга и внучат. Все это мне удалось выпытать у полупьяной кухарки из дома Холли, вредной, скрюченной от подагры старушонки, которая в молодые годы выносила и вскормила своим молоком одного смуглокожего малого, тоже Холли, ставшего впоследствии проповедником и обосновавшегося по воле родных в Морхаузе.
— Мне кажется, я могла бы узнать от этой служанки все, что нам надо, и достать через нее обрезки ногтей, — сказала я тетушке Рози. Я надеялась, что мне удастся напоить эту сварливую старушенцию до нужного состояния, ибо она питала особое пристрастие к мускателю и к тому ж не скрывала своей неприязни к хозяйке. Однако довести ее до кондиции оказалось непросто; мне никак не удавалось вызвать ее на откровенный разговор, а от денег уже почти ничего не осталось.
— Так дело не пойдет, — сказала как-то под вечер тетушка Рози. Сидя в машине, она наблюдала, как я выводила кухарку из бара «Шесть вилок». — Мы уже ухлопали шесть долларов на мускатель, а толку никакого. Нельзя полагаться на пустомель и запивох, — продолжала тетушка Рози. — Попробуй лучше уговорить миссис Холли собственноручно дать нам все необходимое.
— Форменное безумие! — воскликнула я. — Разве можно ее посвящать в то, что против нее же затевается наговор? Да она просто взбесится или перетрусит до смерти.
Тетушка Рози в ответ только фыркнула.
— Правило номер один — изучение субъекта. Запиши это в своих мятых бумажках.
— Другими словами?
— Будь прямой, но не при напролом.
По дороге к плантации Холли меня осенило: дай-ка я притворюсь, будто разыскиваю какого-то человека. Потом я додумалась до более хитрого, как мне показалось, хода. Я поставила «бонневиль» тетушки Рози в углу просторного двора, на котором росли камелии и мимозы. По настоянию тетушки Рози я в тот день нарядилась в длинное, до пят, платье пламенно-оранжевого цвета, при каждом шаге оно отчаянно шуршало и пузырями вздувалось вокруг ног. Миссис Холли, в обществе молоденькой чернокожей красотки, расположилась на ступеньках задней веранды. При виде моего сногсшибательного наряда они просто-напросто обалдели.
— Ой, миссис Холли, я лучше пойду, — обронила девушка.
— Не дури! — одернула ее матрона. — Наверное, эта светлокожая африканка просто заблудилась и ищет дорогу. — Она потихоньку подтолкнула девушку локтем, и они обе прыснули.
— Добрый день, — поздоровалась я. — Как поживаете?
— Прекрасно, а вы? — отозвалась миссис Холли, девушка же молча вытаращилась на меня. До моего появления они о чем-то шушукались, тесно сблизив головы, но, как только я заговорила, выпрямились, точно по команде.
— Я ищу человека по имени Джосия Хенсон. — (Я могла бы добавить, но не добавила, что это имя беглого раба, прототипа дяди Тома в романе Гарриет Бичер-Стоу.) — Скажите, он не здесь живет?
— Ужасно знакомое имя, — произнесла черная девушка.
Дама же была явно озадачена моим вопросом — она и слыхом не слыхивала о человеке по имени Хенсон. И тут я вдруг как выпалю:
— А вы случайно не миссис Холли?
— Я самая, — улыбнулась она, собирая в складки подол своего платья.
Миссис Холли оказалась седеющей блондинкой с пепельным, не тронутым загаром лицом. Я обратила внимание на ее руки с толстенькими, тупыми и изнеженными пальцами.
— А это моя… моя подруга Кэролайн Уильямс.
Кэролайн небрежно кивнула.
— Я слышала, будто старина Джосия где-то здесь…
— Но мы его не видели, — перебила ее миссис Холли. — Мы здесь пригрелись на солнышке, сидим себе, лущим горох.
— Вы кто — светлокожая африканка? — не удержалась Кэролайн.
— Нет, я ученица миссис Рози, гадалки.
— Зачем это вам? — удивилась миссис Холли. — По-моему, такая симпатичная девушка, как вы, могла бы подыскать себе лучшее занятие. О тетушке Рози я наслышана с детства, но все говорят, что гадание — сущая че… я хочу сказать, глупо верить в такие вещи. Вот мы с Кэролайн, к примеру, совсем не верим. Правда, Кэролайн?
— П-правда.
Молодая так решительно прикрыла своей ладонью руку пожилой дамы, словно желала мне сказать: «Убирайся отсюда и не смущай слух белых людей этаким вздором». И в тот же миг из кухонного окошка выглянуло темное растерянное лицо пьянчужки-няни, и на нем тоже было написано: убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.
— А разве вам не хотелось бы доказать, что вы не верите в колдовство? — не сдавалась я.
— Доказать?! — возмутилась белая женщина.
— Доказать?! — с презрением подхватила черная.
— Вот именно, доказать, — повторила я.
— И не подумаю пугаться колдовства черномазых! — отчеканила миссис Холли и в то же время сообщнически опустила руку на плечо Кэролайн, тем самым давая понять, что к «черномазым» она причисляет меня, но ни в коем случае не ее.
— Так докажите же нам, что вы действительно не боитесь, — сказала я, выделяя слово «нам», одним этим приобщая Кэролайн к категории «черномазых». Ничего, пусть-ка проглотит! Теперь миссис Холли осталась одна — эта великая белая реформаторша, этот светоч прогресса, — одна на форпосте христианской веры против натиска негритянского язычества.
— Ну, если вам угодно… — приняла она мой вызов, являя бесстрашие в лучших английских традициях. И надменно выпятила нижнюю губу. По ее лицу все время блуждала любезная улыбка, но тут эта улыбка слиняла, и тонкие губы стянулись в ниточку, отчего лицо стало плоским и жестким. Как у всех белых женщин в разных уголках страны, где белая раса все еще остается «чистой», рот миссис Холли казался тонким рубцом, следом от мгновенного удара острого клинка.
— Вы знаете миссис Ханну Лу Кемхаф? — спросила я.
— Нет.
— Она не белая, миссис Холли, она негритянка.
— Ханна Лу… Ханна Лу… Разве мы знаем Ханну Лу? — обернулась она к Кэролайн.
— Нет, мэм, не знаем.
— Но она знает вас. Говорит, что встречалась с вами, когда стояла в очереди за хлебом во время депрессии, и вы отказали ей в кукурузной муке, потому что она была прилично одета. Или в красной фасоли, или в чем-то там еще.
— Очередь за хлебом? Депрессия? Приличная одежда, кукурузная мука?.. Не понимаю, о чем вы толкуете? — Ни единый луч не пронзил глубин ее памяти. Эта дама напрочь забыла, как она обошлась с какой-то там негритянкой более чем тридцать лет назад.
— Впрочем, это не имеет значения, раз вы все равно не верите. Но она утверждает, что вы причинили ей много зла, и, будучи доброй христианкой, верует, что рано или поздно господь покарает
