ботинки и болтались там чуть не до вечера. Дональд с Родни увлеклись видеоиграми, и Дженет казалось, что у нее нормальная семья. На автостоянке они решили посмотреть на змей — их показывал человек на помосте. Детишки гладили питона футов в двенадцать, обвившегося вокруг плеч хозяина. Дженет почувствовала дурноту.
— Змеи не нападают, пока их не обидишь, — сказал Дональд Родни, гладившему питона.
— Потрогай, на шоколадку похож, — отозвался мальчик.
Дрессировщик достал из пластмассовой коробочки тарантула и любовно посадил на ладонь.
— Если его уронить, расколется, как елочная игрушка, — сказал он.
— Отвратительно, — сказала Дженет.
— Пошли отсюда, — решил Дональд и потащил их прочь от торгового центра. Дженет почувствовала, как семья разлетается вдребезги, словно упавший паук. Родни заорал, но отец волок его, не обращая внимания. Ей хотелось остановиться, заказать мороженого и всем вместе спокойно посидеть за столиком, но Дональд запихнул их в машину и всю дорогу домой молчал. Только лицо его становилось все жестче.
— Тебе змеи не снились? — спросила Дженет сына за завтраком.
Они ели оладьи, приготовленные из специальной блинной смеси. Родни пошлепал вилкой по сиропу на оладьях и рассудительно напомнил услышанный вчера факт:
— Черный полоз — друг фермера.
— Большая Берта держала черных полозов, — сказал Дональд, — она их научила ползать наперегонки пятисот-метровку.
Дональд не рассказывает Родни нормальные детские сказки, а вместо них сочиняет байки про Большую Берту — так он окрестил огромный экскаватор на разработках в округе Мюленберг, который выдает сыну за великаншу вроде Поля Беньяна.
— Змеи не ползают на пятьсот метров, — сказал Родни.
— Я же не про индские или дейтонские соревнования говорю, они-то всем известны, а имею в виду забег «Опоссум-500». Его Берта специально для змей устроила, еще давно. В основном для полозов: черных и голубых, хотя красно-белые в полоску тоже участвовали, но такие редко попадаются.
— А мы, бывало, как увидим черного полоза — бежим за тяпкой, — вспомнила деревенское детство Дженет.
Как ни крути, а отъезды Дональда — выход. Видно, он щадит семью, поэтому, как только накатят мрачные воспоминания о войне, — бежит. В последние два года Вьетнам сделался у него прямо-таки навязчивой идеей, и, не в силах совладать с депрессией, хандрой, он начал уезжать в Сентрал-Сити. Дженет пугается, хочет его отвлечь, но всегда говорит что-нибудь не то. Если в отделе соцобеспечения узнают, что по выходным он иногда бывает дома, а то и деньги привозит, перестанут помогать. За пособием она вынуждена была обратиться — нельзя же рассчитывать на случайные заработки, и, понятное дело, он обижен — мол, потеряла в него веру. На карьерах постоянной работы нет, и Дональд в основном просто околачивается там, наблюдая, как раздирают грунт, как валятся деревья, разлетается в стороны кустарник. Если удается сесть на экскаватор, он приезжает перепачканный глиной, которая въедается в одежду, присыхает к обуви. Цветом глина похожа на ириску.
Поначалу он старался объяснить:
— Будь у нас танки величиной с Берту, мы не проиграли бы войну. Разработка карьеров похожа на то, чем мы занимались во Вьетнаме: сдирали верхний слой. Плодородный слой — это как культура и люди: лучшая часть земли, страны. Америка сдирала верх, лучшее. Мы разрушали. Здесь угольные компании обязаны по крайней мере сажать разные деревья, кусты. Если бы мы и во Вьетнаме то же делали, может, не так изуродовали бы эту страну.
— Да ведь когда это было, — говорила Дженет.
Она не желала слушать про Вьетнам. Чего на нем зацикливаться, до добра не доведет. Надо жить сегодняшним днем, и мать вон боится, как бы Дональд чего не вытворил: прочитала в газете, что ветеран из Луисвилла держал собственную дочку заложницей, пока не началась пальба и его не застрелили полицейские. Но Дженет и представить не может, что Дональд ударится в такие крайности. Познакомились они несколько лет назад — Дженет тогда работала в закусочной, которую держат родители. У Дональда была хорошая работа на лесоскладе, и одевался он прилично. Он повез ее ужинать в шикарный ресторан, они выпили и заночевали в мотеле на проспекте Элвиса Пресли в Тупело, штат Миссисипи. Потом он с тоской вспоминал Вьетнам, где пробыл год, говорил, что там было здорово и люди были совсем другие. Правда, никак не мог объяснить, что имеет в виду. Сказал только: «Совершенно другие люди».
Они разъезжали в «чеви» с откидным верхом образца 1957 года. Теперь Дональд гоняет машины, а ту — берег. Классная была модель. Года три назад он ее продал и отхватил кругленькую сумму. Примерно тогда же Дональд захандрил, обычная безмятежность стала ему изменять, все равно что машина с накатанной автострады свернула в колдобины. Появились головные боли, кошмары по ночам. Но в общем- то не особенно страшные: то он вел поезд через Скалистые горы, то захватывал самолет рейсом на Кубу или натягивал вокруг дома колючую проволоку. А однажды потерял куклу. Раз Дональд перепил и на машине, сменившей «чеви», врезался перед зданием суда в монумент героям Гражданской войны. Когда он терзался бессмысленностью своей работы, Дженет боялась потратить деньги на какую-нибудь вещицу для дома — чувствовала себя виноватой и старалась убедить мужа, что в его работе смысл есть: и о ребенке ведь следует подумать.
— Мне его имя не нравится, — однажды сказал Дональд. — И никогда не нравилось. Что за дурацкое имя — Родни.
Мальчику снится Большая Берта, словно это отголоски отцовских кошмаров, что-то вроде серии телероликов, снятых по воспоминаниям Дональда о войне. Родни обожает его истории, несмотря на их нелепость и незаконченность. На прошлой неделе рассказ назывался «Про Большую Берту и ракеты МХ». А теперь — «Про Берту и нейтронную бомбу». Вместе с Большим Мо — приятелем, который ей под стать, — она отправилась в Калифорнию заниматься серфингом. На пляже бесплатно раздают сосиски и мороженое, а доски для серфинга превращаются в дельфинов. Все веселятся, пока не появляется нейтронная бомба. Родни очень любит сцену, где все падают замертво. Дональд, разыгрывая ее, валится на половик. Убиты и дельфины, и серфингисты, только Берте бомба нипочем, такая она огромная.
— Выдумки это, — говорит Дженет сыну.
Родни шатается и, раскинув руки-ноги, падает на коврик. Он начинает хихикать и не может остановиться. Когда приступ наконец утихает, он говорит:
— Я рассказал про Большую Берту Скотти Бидуэллу, а он мне не верит.
Дональд берет Родни, под мышки и ставит на ноги.
— Скажи своему Скотти Бидуэллу, что если он увидит Большую Берту, то от изумления в штаны надует.
— А ты ее боишься?
— Нет. Она же как хорошая тетя. Большая, полная тетя, которая поет блюзы. Ты когда-нибудь слышал Мамашу Торнтон, это певица такая?
— Нет.
— Знаешь, Берта вроде нее, только величиной со здоровенный дом и неторопливая, как черепаха; даже транспорт приходится пускать по другой дороге, когда она улицу переходит. Берта такая большая, что еле умещается на четырехполосном шоссе. А рост какой! Все аж до Теннесси видит, и если она рыгнет — проносится шквал. Это тебе не фунт изюму. Она даже летать может.
— Не может. Большая слишком, — сомневается Родни. Он смешно морщит рожицу, и Дональд валит его обратно на пол.
Весь вечер Дональд пьет, но не пьянеет. Кубики льда тают, он опорожняет стакан, наливает по новой и рассказывает. Дженет не упомнит, когда еще он столько рассказывал о войне. Речь идет про полевой склад боеприпасов. Она и не представляет, что это такое. Склад кажется ей местом, где насыпаны кучи пулеметных патронов, груды обойм, лежат связки ручных гранат и все в таком роде — сплошные
