в нехватке кадров квалифицированных научных сотрудников, специализирующихся сразу по многим новым направлениям. Чтобы срочно их наготовить, Вавилову удалось получить от Правительства финансовые средства на колоссальное расширение приема в аспирантуру по линии ВАСХНИЛ -- шесть тысяч ученых должны были срочно пройти через аспирантуру в вавиловской академии1.
Однако, взявшись за решение этой проблемы, Вавилов не обеспечил удовлетворявшую коммунистических надзирателей систему предварительной фильтрации принимаемых в аспирантуру по признаку их социального происхождения, идейной направленности, преданности курсу партии и полной подчиненности руководству. Увлеченный своими идеями, Вавилов упустил из виду столь важный аспект в кадровой политике, что это не могло не насторожить партийные власти. Возмездие за непозволительное вольничанье в кадровом вопросе не заставило себя долго ждать. В 1933 году было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) о недостатках в подготовке кадров сельскохозяйственных научных работников. Партия отменила вавиловский курс (5). Прежде всего было заявлено, что по мнению коммунистических лидеров научных работников готовили слишком много: 'за последние 4 года число аспирантов в системе ВАСХНИЛ возросло в 21 раз и в 1933 году достигло 1722 чел.', -- было сказано в постановлении (6). ЦК партии коммунистов постановило резко уменьшить это число. Хотя это требование не выпячивалось в словесном виде, но между строками была запрятана цифра, сколько же аспирантов надо готовить в год для сельскохозяйственной науки. Всего СОРОК человек. Уменьшение с 1722 до 40 аспирантов в год в комментариях не нуждалось. А затем было указано и на главную причину недовольства действиями руководителя ВАСХНИЛ. Теперь в аспирантуру было разрешено зачислять только членов партии, комсомольцев и проверенных товарищей. Чтобы сразу и навсегда отметить надлежащим клеймом тех, кто прошел раньше бесконтрольную аспирантуру, от тех, кто закончит разрешенную партией и ею проконтролированную аспирантуру, в постановлении б Семь из этих мест в первый же год было отдано Лысенко, и, таким образом, у него появились 'специальные' аспиранты, такие как И.Е.Глущенко, перед поступлением в аспирантуру работавший в комсомольской газете Украины.
'Специальные аспиранты' решительно вошли в жизнь Одесского института, стали душой всех слетов, сборов, курсов, проявляли смекалку и находчивость. Например, И.Е.Глущенко рассказал мне в 1976 году, как он, будучи аспирантом у Лысенко, догадался послать письмо в Департамент Земледелия США с просьбой прислать какой-нибудь отчет о свойствах русских пшениц, использованных при выведении американских сортов. Составить письмо и перевести его на английский язык взялся один из сотрудников, оставшихся еще со времен Сапегина. Американцы быстро прислали в Одессу просимое, тот же сотрудник перевел всё с английского на русский, Глущенко вставил перевод в качестве одной из глав будущей диссертации и пошел прочесть этот раздел шефу. Дело было летом, Лысенко теперь по положению имел право занять одну из дач на берегу Черного моря, где и жил в самой спартанской обстановке. Когда Глущенко пришел на дачу, он, по его словам, застал шефа разлегшимся с Исаем Презентом на полу, на рваном армяке. На предложение прочесть написанное оба 'профессора' ответили утвердительно. Глущенко уселся на табуретку и зачитал развалившимся шефам 'свой' труд, крайне изумив их глубиной познания. 'Когда это ты стал таким умным?' -- спросил Лысенко у своего аспиранта и, получив разъяснение, как можно без особого труда раздобывать уникальные сводки литературы, остался очень довольным и Глущенко за находчивость похвалил.
'Специальные аспиранты' принимали активное участие в проведении партийной линии, в слежении за умонастроениями коллег и часто выступали с 'разоблачениями' в газетах. Так, 9 августа 1937 года группа специальных аспирантов лысенковского института (Глущенко и др.) опубликовали в газете 'Соцземледелие' письмо в редакцию, озаглавленное 'О 'технических ошибках' специалиста Куксенко' (7а). Специальные аспиранты доносили, что специалист Куксенко не выполнил указания Лысенко, ссылаясь на всякие несущественные, с точки зрения авторов письма, причины (например, приказ его непосредственного начальника). В назидание другим аспиранты сообщали, что Куксенко получил за это тюремный срок и находится в заключении, и затем доносили, что непосредственным начальником Куксенко был Прокофий Фомич Гаркавый, который пока разгуливает на свободе. Аспиранты требовали применить к нему более строгие меры. Согласно личному сообщению И.Е.Глущенко, сделанному мне в 1985 году, после их статьи НКВД действительно арестовало Гаркавого, но Лысенко пожалел толкового селекционера, заступился за него, после чего Гаркавого выпустили (в будущем Гаркавый получит Ленинскую премию за выведение сортов ячменя и других культур, в 1972 году его изберут академиком ВАСХНИЛ). Другой бывший сотрудник Одесского института недавно рассказывал мне, как 'специальные аспиранты', убежденные, что Гаркавый -- враг и вредитель старались добыть порочащие его сведения. Они, а не чины из НКВД, нагрянули в хату Гаркавого. Командовала всем секретарь парторганизации Гапеева, а ближайший лысенковский ученик Хитринский ломал ломом полы в доме, и все они вместе искали, что там припрятано. Позже Хи Для быстрой популяризации своих идей Лысенко использовал не только печать, но и устное общение со слушателями курсов. Простецкий с виду, одетый так же, как и обычные колхозники, владевший тем же лексиконом, что и они, доступный и прямой, всегда появлявшийся на этих курсах в окружении невидных людей, -- Лысенко вызывал симпатии слушателей курсов.
Его энергия заражала. Вокруг крутились такие же, как он, простые ребята, вечно озабоченные -- кто посевом, кто починкой сельхозмашин, кто обработкой семян. Они входили в здание в сапогах, телогрейках, вымазанные землей, перепачканные машинным маслом, шли со своими нуждами, вполне понятными и близкими любому крестьянину, обращались к Лысенко за советами. И всё это было на виду. Натруженные руки лысенковских помощников, как бы говорили всем, что хлеб даром они не едят.
Сохранилась фотография лысенковской гвардии тех лет, на которой они засняты не в парадной форме, а так, как были одеты в повседневной жизни. Было видно, что все вернулись с поля, сапоги и ботинки в земле, никто не прихорашивался, чтобы выглядеть на фотографии получше. Какими пришли, такими и устроились для съемки, дружно и сосредоточенно: восемь человек уселись на длинную скамью, девятеро встали за их спинами у стены здания. Единственная женщина -- А.И.Гапеева надела варежки, а остальные спрятали руки в рукава пальто и телогреек. Только двое или трое были в галстуках, а остальные в косоворотках, в темных рубашках. И нельзя было отличить обычно франтоватого Д.А.Долгушина от простецкого И.Е.Глущенко, А.Д.Родионова от Ф.Г.Луценко, С.А.Погосяна от Г.А.Бабаджаняна, и всех их от сидящего в центре Лысенко, сунувшего руку в карман пальто, заложившего ногу за ногу. Не знай его в лицо, так и не скажешь, что это -- академик, орденоносец, руководитель института. Крестьянин и крестьянин, лицо в лицо с другими такими же крестьянами... Все эти черты способствовали безоговорочному признанию Лысенко за 'своего' всеми, кто стал считать, что теперь для них открылась прямая дорога к таинству научной деятельности.
Стать ученым! Стать, минуя долгий и в общем трудный путь гимназического или школьного, а потом университетского или институтского обучения, минуя аспирантуру или докторантуру, сразу взять быка за рога -- этого жаждали многие. Не удивительно, что призывы и обещания Лысенко находили восторженный отклик среди сотен крестьян, загоревшихся мечтой превратиться 'по щучьему велению, по одному хотению', как говорилось в русских сказках, -- в ученых, какими стали Лысенко и его приближенные.
'Колхозных академиков' настраивают против ученых
Важнейшим козырем Лысенко, разыгранным им с блеском, стало раздувание кампании поддержки его простыми колхозниками. Привлечение их в качестве главных арбитров в споре с учеными рассматривалось тогда руководством страны как вполне нормальное, естественное и правильное явление, а не попрание науки, не оскорбление ученых. В пору массового оптимизма такое направляемое сверху 'мнение масс' приобрело невиданную силу.
Молодежи сегодняшнего дня трудно вообразить себе тот дух оптимизма, который питал советское общество в начале 20-х годов и, спадая, но все-таки сохраняясь, существовал вплоть до середины годов тридцатых. За утекшие в лету десятилетия изменился мир, иным стало восприятие событий и поведение людей. Мы утеряли тот изначальный оптимизм, о котором рассказывали нам родители и который прорывается в кадрах кинохроники тех лет. Нам уже трудно представить, что это были за годы, давшие миру изумительные образцы вдохновенного труда, высочайшей поэзии и прозы Мандельштама и Бабеля,
