экономическим категориям, к статистике и вообще к анализу действительности, не могли не учитываться всеми в стране. Партийный лидер учил тому, как надо вести себя, и нет ничего удивительного, что Лысенко и его штатные и нештатные помощники вели себя аналогично в своей сфере: подсчитывали якобы достигнутые на колхозных полях прибавки урожаев от яровизации, полученные цифры умножали на цифры посевных площадей и выводили гигантские, ни с чем не сравнимые цифры, рапортуя об этом во все инстанции (119). Однако абсолютная прибавка урожая от яровизации, рассчитанная самим Лысенко, даже в те годы не выходила за пределы ошибок измерений и составляла около 1 ц/га (в 1935 году Лысенко писал: 'прибавка от яровизации равна в среднем свыше центнера на гектар' /120/).
Но, конечно, раздутыми на бумаге цифрами народ не накормишь, а страна чем дальше, тем больше недополучала хлеба, кормового зерна и другой сельскохозяйственной продукции. В этих условиях сообщения о том, что в 'тысячах колхозов получены прибавки урожая от яровизации', что 'метод показал свою жизненность, будучи проверенным на полях', как это постоянно заявлял Лысенко, принимались на ура, а скептицизм ученых, не доверявших сомнительной информации или требующих все тщательно проверить, рассматривался как происки вредителей, очернителей колхозного строя.
Сам же Лысенко повторял снова и снова, что именно советские условия научили его тем специфическим (скажем от себя: антинаучным) методам работы. В программной статье' Мой путь в науку' в газете 'Правда' в 1937 году он откровенно высказался по этому поводу:
'Имея способности и желание, в нашей стране легко стать ученым. Сама советская жизнь заставляет становиться в той или иной степени ученым. У нас очень трудно и даже невозможно провести резкую, непереходимую грань между учеными и неучеными. Каждый сознательный участник колхозно-совхозного строительства является в той или иной степени представителем агронауки. В этом сила советской науки, сила каждого советского ученого . Вот почему тот путь, который привел меня к науке, является обычным, доступным для любого гражданина Союза' (121).
Сельскохозяйственная политика коммунистов
Призыв к индустриализации страны звучал много раз из уст Ленина. На VIII-м Всероссийском съезде Советов в 1920 году он сказал:
' Только тогда, когда страна будет электрифицирована, когда под промышленность, сельское хозяйство и транспорт будет подведена техническая база современной крупной промышленности, только тогда мы победим окончательно (122).
На XIV-м съезде ВКП(б) в декабре 1925 года было объявлено, что главной задачей в стране становится срочная индустриализация страны. Троцкий и его сторонники по 'левому уклону партии' Зиновьев и Каменев выступили против такого курса, но в борьбе со Сталиным (и поддержавшим его Рыковым и Бухариным) потерпели поражение. Страна начала невиданное по широте строительство новых крупных металлургических, машиностроительных, станкостроительных, автомобильных, тракторных, химических заводов, электростанций, предприятий по добыче угля и металла. Параллельно коммунисты нагнетали в стране страх перед неминуемым грядущим нападением на Советский Союз капиталистических государств (после прихода Гитлера к власти параллельно с военной истерией в СССР осуществлялась широкая, причем противоречащая международным соглашениям, помощь Германии в развитии ее авиации, флота и танковых войск).
В 1926 - 1927 годах на создание промышленности был выделен 1 миллиард рублей, в 1927 году все работающие граждане были обязаны отдавать значительную часть своего заработка 'в долг' государству в виде закупки облигаций 1-го займа индустриализации. Таким путем удалось собрать еще 200 миллионов рублей. Согласно советским статистическим данным, удельный вес государственного сектора в промышленности достиг 82,4%, в торговле частный сектор был сокращен с почти 90% в 1922 году (52,7% в 1924 году) до 23,6% (123).
Вопрос о путях развития сельского хозяйства стоял остро с первых дней существования советского государства. Одним из первых декретов новой власти был декрет 'О земле', провозгласивший полное распределение пахотных земель в индивидуальное пользование, что и позволило привлечь на сторону большевиков массы крестьянства. Но проблема снабжения продукцией сельского хозяйства оставалась нерешенной, что заставило Ленина искать разные (порой взаимоисключающие) пути преодоления голода: от политики мирных уговоров крестьян (сдавать зерно государству по приемлемым ценам) до конфискации всего наличного зерна (посылаемыми в деревню вооруженными продотрядами); от стимулирования беднейшей части крестьян (так называемых бедняков - в России или незаможников - на Украине) до передела земель у зажиточных и трудолюбивых крестьян.
Ленину импонировала идея создания под контролем государства крупных сельскохозяйственных артелей (Сталин был продолжателем его дела), которые можно было бы снабжать тракторами, комбайнами, сеялками и другими машинами, но все-таки трезвые головы в ленинском аппарате не давали развернуть лозунг резкого ускорения в создании таких артелей (коллективных хозяйств, или колхозов) в лозунг поголовной коллективизации. Многие большевистские лидеры понимали, что сельский труд по своей природе индивидуален, что только любящие свое дело и готовые трудиться до 'седьмого пота' люди способны добиться реальных успехов в сельскохозяйственном производстве, что многовековая традиция работать на земле, причем на своей земле, 'рвать пуп', чтобы эту землю холить и лелеять, не может быть отброшена в одночасье.
При Ленине начались нападки на крепких крестьян со стороны некоторых 'проводников советской линии'. Использовав ругательную кличку 'кулаки', Ленин и многие коммунисты пытались начать террор против них с первых дней советской власти. Но наиболее здравомыслящие из большевиков пытались противостоять насилию. В 1918 году в газете 'Правда' развернулась дискуссия по этому поводу. М.А.Ольминский, работавший в 1917 году членом Коллегии Наркомфина, а в 1918-1919 годах членом редколлегии 'Правды', в серии статей резко возражал против разорения сильных крестьян под флагом борьбы с кулаками. Он остро ставил вопрос о кулаках и предупреждал, что нападки на тружеников села могут обернуться серьезными бедами для советского государства в целом. В статье, озаглавленной 'Одно из самых возмутительных явлений', Ольминский писал:
'Трудно строится новая, Советская Россия. К трудностям внешним присоединяется и наше собственное непонимание, неумение, незнание.
Но хуже всего, когда мы даже не хотим знать, не хотим понимать. В этом случае наша гибель, гибель всей пролетарской революции неизбежна.
С фактом такого нежелания понимать приходится нередко встречаться, когда слышишь разговор о так называемых 'кулаках'.
... Мы не ведем и не вели войны с крестьянами-тружениками. Вести с ними войну - значило бы... рыть самим себе могилу.
Помню, летом в одной партийной газете было напечатано, будто в таких-то волостях, - кажется, в Орловской губернии, - девяносто процентов крестьян - кулаки.
Это - явная нелепость...
Неужели октябрьская революция с лозунгом отобрания земли от помещиков произведена лишь для того, чтобы, наделив разоренных крестьян землею, объявить их кулаками-кровопийцами и начать новую войну против них?' (129).
Через две недели в 'Правде' появилось другое письмо, в котором позиция Ольминского оспаривалась. Заведующий финансовым отделом Курского губисполкома С.Казацкий возразил Ольминскому, заявив, что последнему легко обвинять, сидя в столице, и говорить, что многие крестьянские бунты в Тамбовской, Орловской, Курской и других губерниях инспирированы неверной политикой местных властей ( а Ольминский открыто писал об этом в 'Правде' из номера в номер в конце 1918 года), но что, дескать, оставалось делать властям на местах, чтобы выколотить из крестьян 'чрезвычайный налог'? По мнению Казацкого, единственный путь выполнения плана, спущенного из центра, - это обложить всех сколько- нибудь имущих крестьян большим налогом (130). Позже Ольминский пытался возразить против такой практики, утверждая, что она противоречит здравому смыслу, что заявления, будто для сбора продналога на местах не оставалось ничего иного, как 'давить кулака', приведут к беде, но отменить решение ЦК партии Ольминский не мог.
Борьба с кулаками продолжалась и позже. Нелепость разорения зажиточных крестьян была многим
