быстро делавший карьеру14 .
В другой статье Лысенко продолжал настаивать на том, что критики намеренно извращали результаты, и требовал привлечь их к ответу:
'Совершенно недопустимо, прямо скажу, недостойным является выпад... обвинение нас в жульничестве, в подтасовке опытных материалов, на основе которых правительственные органы планировали агроприем на миллионах гектаров... Этот вопрос заслуживает специального разбора... необходимо выяснить, кто лжет в этом деле. Сотрудники руководимого мною института или авторы статьи, а также, что их побуждает это делать' (137).
Такому же обругиванию подверглись другие критики. Физиолог растений М.Х.Чайлахян, вслед за американцами С.Адамсом и Р.Клэйгсом, опубликовал в 1933-1934 годах серию статей, в которых расширил понятие яровизации, он же заметил, что длительность разных стадий развития растений меняется при варьировании длины светового дня и тем показал, что явление яровизации следует понимать гораздо шире, чем его трактует Лысенко. В адрес Чайлахяна -- серьезного и продуктивного ученого15 прозвучала команда упреждения: оказывается, он неправильно поставил опыты и не смог их даже объяснить, как надо (138). Лысенко взялся учить Чайлахяна:
'Факты, полученные в экспериментальной обстановке, никогда нельзя обходить, но нельзя также исходить только из них. Исследователь, кроме глубокого знания своего раздела работы и знания смежных областей науки, должен еще уметь работать, уметь заканчивать свою работу, уметь проверять свои выводы на практике' (139).
Сразу за этим поучением шел абзац, который был рассчитан на то, чтобы навести читателей на мысль о злонамеренности Чайлахяна -- он, дескать, не просто ошибся, потому что не умел ни работать, ни верные выводы из работы делать, -- а намеренно, во враждебных целях выставил порочный вывод:
'Проверка своих выводов, на основе которых автор будет дальше двигаться в своих теоретических построениях, исследователям буржуазной биологической науки недоступна по самой природе капиталистического сельского хозяйства. Поэтому буржуазная агронаука и не знала, какие же выводы, подчас диаметрально противоположные, объективны, более достоверны... Выводы, которые не дают руководства к действию, у нас не считаются научными, хотя бы эти выводы и давались 'людьми науки'' (140).
Ставя уничижительные кавычки у слов 'людьми науки', Лысенко к тому же давал понять, что такие как Чайлахян -- не только буржуазные извращенцы, но и к науке отношения не имеют.
Не стоит поэтому удивляться, что через несколько месяцев в редактируемом Лысенко и Презентом журнале 'Яровизация' появилась совсем уж разнузданная по тону статья двух аспирантов Лысенко -- А.А.Авакьяна (позже он подписывался в русской печати как Авакян) и А.Х.Таги-Заде (141), в которой Чайлахяна непрофессионально, но яростно ругали.
А как только академик Мейстер выступил со спокойной статьей 'Несколько критических замечаний' (142) по поводу предложений Лысенко и Презента изменить научные принципы семеноводства, то Презент не просто отверг всякую критику, но обозвал сорта и новые формы, полученные самим Мейстером -- выдающимся селекционером своего времени, 'уродцами', осыпал оскорблениями Мейстера и как ученого и как человека (143). Эти нападки привели к тому, что защита докторской диссертации Чайлахяна в Институте генетики АН СССР была отменена директором института Н.И.Вавиловым и задержана на долгое время,
Крепко досталось и профессору Антону Романовичу Жебраку -- крупнейшему советскому специалисту в области генетики растений, который в рукописной статье 'Генетика и теория стадийного развития растений' (144) указал на теоретические ошибки Лысенко и Презента. В ответ Жебрака обвинили не просто в искажении истины и научной безграмотности, но и в незнании русского языка: 'Хромает, хромает у вас грамматика, не годитесь вы в учителя последней... Сочувствуем вам, проф. Жебрак, но опять же помочь ничем не можем' (145), в скудоумии: '...цитату он [Жебрак] не только не понял, но и не дочитал. Впрочем, может быть, и дочитал. Иногда, ведь, и это некоторым не помогает' (146), и даже в самом страшном грехе в условиях политических репрессий в СССР в те годы -- в аполитичности и сочувствии международному фашизму (147). Статья кончалась словами, которые не встречались раньше в научной литературе вообще:
'Эх, профессор Жебрак! Наш вам совет: не беритесь вы за международные темы.
С вашей генетикой это вас к добру не приведет' (148).
Лысенко -- государственный деятель С помощью отлично налаженной советской пропагандистской машины Лысенко быстро прославился, стал наиболее популярным героем советского истеблишмента. Из года в год его имя не сходило со страниц плакатов, газет, журналов.
В 1936 году Лысенко участвовал в работе VIII Чрезвычайного Съезда Советов (149). В том же 1936 году его ввели в состав Редакционной Комиссии для выработки окончательного текста Конституции СССР (150), а через две недели после принятия этого документа, названного 'Сталинской конституцией' (проект которой был написан Н.И.Бухариным), в 'Правде' был напечатан лысенковский 'Отчет делегата Съезда Советов', в котором он поведал, что один из членов комиссии засомневался, нужно ли такое количество депутатов в будущем Верховном Совете СССР, не запутаются ли они при обсуждении государственных дел, и тогда якобы:
'Тов. Сталин подал по этому поводу замечательную реплику, после которой все сразу стало ясным. Он сказал, что людей у нас много, а раз людей много -- много депутатов: дальше людей будет еще больше' (151).
В 1937 году, когда начали формировать состав будущего Верховного Совета СССР, Лысенко включили в этот список (152 ). И снова его имя замелькало на страницах центральных газет, уже не в связи с его научными успехами, а как бы в преддверии будущих важных государственных свершений.
Когда нечего было сказать о Трофиме Денисовиче, писали о его замечательном папе, сообщая любые мелочи из жизни выдающейся семьи (например, 28 апреля 1936 года 'Правда' сообщала: 'Колхозник Д.Н.Лысенко утвержден участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки' /153/).
После избрания в Верховный Совет Лысенко назначают заместителем председателя Совета Союза -- верховного органа законодательной власти (154). Лысенко стал -- опять для видимости -- по своему положению выше самого Сталина -- члена всего лишь исполнительного органа, Президиума Верховного Совета СССР, не располагающего законодательной властью. Конечно, такая скромность Сталина была показной. Как раньше Ленин, он переехал жить в официальную резиденцию русских царей -- Московский Кремль. Большой Кремлевский Дворец не стал музеем для народа, наподобие Эрмитажа в 'северной столице' или дворцов в пригородах этого города. Его приспособили для проведения различных совещаний на высочайшем уровне (при Сталине весь Кремль, а не лишь часть его, как сейчас, был закрыт, и в Кремль можно было попасть только по пропускам, причем всех входящих обыскивали). В Большом Кремлевском Дворце оборудовали зал для заседаний Верховного Совета СССР. На сцене были сооружены специальные трибуны на трех уровнях -- две боковые, они же самые нижние (на них рассаживались руководители партии и правительства и сам Сталин), чуть выше располагалась трибуна для выступавших, а на самом верху -- главная, возвышавшаяся надо всем в зале, в том числе и над самим Сталиным, -- для председателей палат советского парламента и их заместителей. Таким образом, на многие годы Трофим Лысенко стал восседать в Кремле, усаживаясь выше Иосифа Сталина. Именно Лысенко становится тем 'винтиком' сталинской машины, которая давила не только науку. Лысенко сопредседательствовал и на таких, например, заседаниях 2 и 3 августа 1940 года, когда Верховный Совет 'единогласно одобрил включение в состав Союза ССР Литвы, Латвии, Эстонии, Северной Буковины, Х Лысенко старался, как можно чаще, выступать, будучи беспартийным, на пленумах Центрального Комитета партии и даже на съездах партии с рапортами и патриотическими речами. Эта беспартийность могла кое- кому нравится (не вступает в партию -- значит, сам себя уважает), но могла быть и прозаическая причина: чтобы демонстрировать единение партии и народа, всегда были нужны лица из формально беспартийных, коих можно было бы выставить на публике как безоговорочно поддерживающих любые начинания партии.
Академик АН Украинской ССР (с 1934 года) и ВАСХНИЛ (с 1935 года), научный руководитель (с 1934
