Пот на впалых висках у Зубова. Он то правую, то левую руку снимает с баранки, машет ею в воздухе, пальцами играет, высовывает за опущенные стекла. Он кричит на ходу Алмазу:
— Принеси из вагончика пиджачок.
Алмаз спрыгивает, несет пиджак, Зубов сует его под себя: сидеть больше нельзя, горит все… А солнце все жарче, а пыль выше, и уже черные и коричневые облака плывут от места работы к литейному.
— Ну как? — спрашивает Зубов.
— Хорошо. Дай я попробую…
Зубов мотал головой, жал на акселератор и мотал головой.
— Жалко?
Странное это было чувство — в стороне сверкали синие вспышки на железных этажах литейного завода, за ним гремел и поднимался прессорамный, а там — завод двигателей, РИЗ… А здесь ковши рылись в земле, земля была живая, в отвале жучки, малиновые тяжелые черви, жаль, нет мальчишек рядом, гнилые старые корни — здесь когда-то росла роща. Ахмедов смеется, спрашивает: «Почему такой длинный?» А наверно, потому, что скоро везде будет на земле бетон, земле некуда силы девать… деревьям расти на планете негде, траве негде, везде бетон, железо… и вся сила в людей идет, вот мы и длинные… И чем больше землю будут камнем одевать, тем выше дети будут расти.
Через несколько дней бригадир сказал Алмазу:
— Теперь слушай, очень молодой человек. Садись на свой автоскрепер. И если сможешь — лезь в цепочку.
Алмаз рассмеялся, схватил ключ и забрался в кабину. Завел двигатель, развернул горбатую машину. Так он просидел до обеда, на склоне, над низиной, глядя вниз, туда, до слез в глазах, истекая потом, замирая от бессилия и страха, глядя на проклятую площадку, где в тучах пыли маячили тракторы, а вокруг них с непостижимой скоростью сновали, разворачивались и уходили автоскреперы… Не решился Алмаз. И правильно сделал. Коварный горбоносый бригадир испытывал его скромность и благоразумие.
Он подошел и, откровенно смеясь, сказал:
— Теперь слушай, очень молодой человек. Ты будешь работать. Тебя наша бригада впустит в цепочку. Но перед «толкачом» будешь пропускать перед собой каждый раз одну машину. Ты пока будешь работать медленней нас… Так мы решили. — И подмигнул, и ладонью помахал возле виска. — Все получится культурно!..
Действительно, у Алмаза стало получаться. Он усвоил закон: лучше недобрать в ковш, чем перегрузить. И второе: спокойно! Но так трудно дается спокойствие, когда сердце рвется вперед, в горле пересыхает от радости, а дорога перед тобой ровная, как стекло, — знай жми… Но Алмаз хмурился, Алмаз, поглядывая в зеркальце, говорил себе:
«Ты — представитель рабочего класса, гегемон, а черт знает как суетишься. Ты должен так важно поворачивать голову, что, если бы на ней была чернильница, она бы не пролилась. Руки твои должны совершать только необходимые движения. Как в шахматах: взялся — ходи. Ты не должен таращить глаза, как девушка из окна, на всяких жучков, червей, на пчел и траву…»
Алмаз до обеда водил автоскрепер, а потом ездил со Степаном, смотрел.
После работы он спал как убитый.
С утра его снова тянуло к машинам, в жаркий ад, в бешеную круговерть, где пахнет потом и бензином, где человек покоряет железо, а железо — землю. Алмаз словно испытал вторую страсть. Он не знал никогда, что так может быть любима тяжелая, очень тяжелая работа. К концу дня от напряженного сидения за рулем болела спина, болели плечи, ломило руки, пот жег глаза. Все разговоры о работе, все мысли — о работе. На обеде — о работе, на клочке зеленой зелени, оставшейся возле вагончика, где резко зажелтели первые цветы одуванчиков и рассыпались мелкие-мелкие блекло-синие незабудки, — о работе. О весенних и зимних гуртах, о МоАЗе-546П, о шлангах, которые рвутся, о заедающих скоростных коробках, о поршнях, о треснутой раме, о ковше… Алмаз дома читал «За рулем», надоел вопросами Зубову, ходил теперь немного враскачку, и у него, высокого, худого, это получалось смешно — то одним плечом вперед, то другим: лицо загорело, блестело, словно в машинном масле.
Май проходил, и листва на деревьях развернулась, а однажды ночью Алмаз в поселке слышал соловья…
Ритм ахмедовской бригады захватил его. Столько событий за один месяц… Если бы теперь к нему подошел Белокуров, Алмаз бы не опустил глаза.
Их каждую неделю для чего-нибудь фотографировали. Или снимали на кинопленку. Шагидуллин прятался за спины — слишком больно вспоминалось прошлое. РИЗ… Нет, нет, он пока не имеет права. Но бригадир ловил его за руку и ставил со своими людьми! Теперь Алмаз был своим. Киноаппараты трещали, «блицы» вспыхивали, работа стояла… Что делать, такая знаменитая бригада!
Однажды при Алмазе в обеденный перерыв заседал совет бригады. Без его согласия администрация ОМ шоферов к ахмедовцам не направляла.
Два чернявых парня оказались земляками Ахмедова. Смущенный и счастливый, он говорил с ними на своем гортанном и быстром языке, цокал, бил себя по коленям, потом сказал членам совета:
— Решайте вы, мне неудобно.
Но ясно было, что он — за, а его мнение — не последнее в совете…
Парни привезли в подарок шоферам бригады пять бутылок коньяка, пять бутылок «Гурджаани», пять кружков сыру «сулугуни», травы зеленой, две банки с красной икрой. Они угощали шоферов, Ахмедов сказал своим людям с усилившимся акцентом:
— Ка-нечно, угощают — кушайте.
Пить никто не стал, а еду разобрали. Парни нравились. Они без конца хохотали, сидели по-турецки, в белых рубашках с закатанными рукавами, закрыв глаза, обнимали всех, кто был рядом. Они, видимо, еще не протрезвели, только с самолета, хвалили все, что в голову приходило:
— Зам-мечательный город Красные Кораблики… тиоп-лая погода… люди такие добрые, нам объяснили, как найти Ахмедова. Ахмедова все знают! И у нас спроси на Кавказе любого мальчишку — он знает Шамиля, Хаджи-Мурата и Ахмедова! А какие белые здесь облака… тс-тс… а машины новые…
Документы у парней были прекрасные, два-три замечания о том, о сем — и вовсе стало ясно, что шоферы ушлые. Сами они еще немного выпили и разоткровенничались:
— Можно ли купить машину? Не такую (кивок на автоскрепер), а маленькую, маленькую!.. А сколько здесь можно получать? Пятьсот можно, шестьсот можно?..
Что же, хорошие запросы. Хозяева объяснили гостям, что в первый год с легковыми машинами было легче — каждое министерство присылало своим, а сейчас получают на все объединение…
Гости помрачнели, взялись за головы. Один из них раскатал рукава белой рубашки.
Шоферы продолжали рассказывать, что можно заработать и больше, но тут все по-честному: во- первых, удлиненный рабочий день, смены по двенадцать часов, во-вторых, темп особый…
— Сейчас увидите.
Обеденный перерыв кончился, люди пошли к автоскреперам. И начали, раскрутили свою обычную карусель. Весь хмель с южных гостей сошел.
Они просидели часа два, задрав массивные носы, глядя перед собой, как в кино, встали и ушли. Благородные парни — вино и коньяк оставили, но больше их нигде никто не видел.
Ахмедов искренне огорчился, он спрашивал у всех:
— Неужели только за машинами приезжали?.. И зачем они говорили, что Ахмедова на Кавказе каждый мальчишка знает?.. Когда они так сказали, я понял, что обманывают…
Ветер нес от дальнего леса запах белой цветущей черемухи, до горизонта за речкой Шельной зазеленели озимые, но вот они стали зелено-синими, фиолетовыми, и запах дурманной травы из оврага перебил черемуху, и развернулась туча над Камой, вороны взвились в небо, ветер переменился и вовсе пропал, петухи вдали пропели.
Грянул ливень. На стеклах кабин запузырилась вода. Шоферы, крича, побежали к вагончику. Молнии жгли небо одна за другой. По земле заструились желтые и черные ручьи.
Тяжело дыша, водители собрались в укрытии. Они смотрели на темную пелену вокруг вагона, разглаживая ладонями мокрые волосы. Ударил гром, как пушка. Молнии заторопились — светло-
