отстающую — они нам помогли, они еще помнят… Но самый красивый из нас, самый праздничный сегодня — наш уважаемый Алексей Егорович Путятин, человек сибирский, душа серебряная! Дорогие друзья! В жизни есть три чуда, как говорили в старину, рождение, женитьба и смерть. Мы знаем, что старики ошибались. Они забыли работу. Есть работа, равная подвигу, и она раскрывает человека, как цветы или окошки, извините, я плохо говорю по-русски, но вы поймете меня. Я не знаю, когда родился уважаемый ребенок Алексей Егорович. Но я знаю, что он родился у нас на Кавазе. Это скромный, замечательный, очень трудолюбивый человек. Так что одно чудо я уже видел. Второе — он сегодня женится. Я хочу выпить за то, чтобы третье, нехорошее чудо, как можно дольше к нему не приходило, а бегало с адресом, искало его дом триста лет… При нашей нумерации это возможно… — Ахмедов поднял руку. — И еще одну минуту! Чего вы смеетесь? Горец не может говорить тост короче трех минут. У меня есть еще полминуты. Я забыл… есть один великий писатель… Толстой… нет, не Толстой… Чехов? Нет, не Чехов… вай… забыл…
— Тургенев! — закричали ему. — Горький!
— Да, да! Горький! Я хотел сказать: горько! Горько! Почему они не целуются?!
Молодожены покраснели, стали медленно подниматься… Все терпеливо дожидались, пока они не поцелуются, потом выпьют шампанское и, утирая носы от пузырьков, сядут. И казалось, сам воздух замерцал, засветился и все разом заговорили. Алмаз был мрачен.
Нины на свадьбе не было. Судя по всему, она действительно уехала. Алмаз окончательно удостоверился в этом, когда Наташа встала поздравить молодоженов. Она тряхнула рыжими кудряшками, повела зелеными глазами, открыла рот, закрыла — не удержалась, подскочила к Азе, обняла ее одной рукой, отставив подальше бокал с вином, чтобы не облиться, и только тут закричала:
— Аза, милашечка, все мы здесь, все мы пришли, чтобы тебя поздравить! Все меньше нас, бригада тает. Ах, скорее бы уж замуж всех разобрали!
Напротив Алмаза наискосок сидела Таня Иванова. Она была, как всегда, невозмутима, в темно- вишневом, длинном строгом платье. Она улыбалась, когда все улыбались, она кричала «горько», когда все кричали, при этом ее черные глаза слегка потускнели — видно, утомилась за день. Бедные девушки, это они два дня пекли-стряпали вместе с поварами РИЗа и вместе с родней невесты! Получился русско-татарский смешанный стол. Чего только тут не было! Желто-золотые пирамиды свадебного чак-чака, облитые душистым медом, две полутораметровые белуги с бело-розовым прозрачным мясом, множество свежих и соленых помидоров с петрушкой и укропом, малосольные огурцы, брусника и тертый малиновый хрен, черный сладкий виноград и груши коричнево-золотые, с крохотными ржавыми ямочками, выеденными базарной осой. Рыбу достали старые шоферы Карпов и Погорелов, виноград и груши — Ахмедов. Языки, сыры, колбасы, яблоки, заливные в красных цветочках, вырезанных из моркови… Словом, устроители свадьбы постарались на славу.
Над столом растекался праздничный гул. Отец Азы еще не вставал, видимо, ждал Горяева. Горяев появился с опозданием, моложавый, в светлом, стального цвета костюме, с толстым букетом ромашек, который он положил перед невестой на стол.
— Штрафную, — сказал негромко Зубов и немедленно сам налил Горяеву.
Горяев сел между Ахмедовым и Алмазом.
Вера Егоровна долго крепилась, молчала, присоединяясь к чужим тостам, потом встала и вилкой постучала по тарелке:
— Что же это мы не поем? Разве это свадьба, если не петь? Давайте споем. Послушайте сирот, мы же с Лешкой сироты. Детдомовские.
Значит, у Путятина нет никаких родителей, поняли Таня и Алмаз. Зачем же он врал, чудак? Темнило.
Сестра начала тонким голоском, все более краснея и хмелея, русые волосы показались седыми, брови белыми:
Девушки замолчали.
— Вот! — сказала Вера Егоровна и закрыла лицо руками.
— Ну чего ты, чего? — пробормотал смущенный и счастливый Путятин. — Успокойся. Ну как там ваш город-то? Тьфу, и спрашивать-то ничего нельзя! Ну а театр есть? Не скучно там вам с Костей? Хочешь вот, покушай грибочков? Не хуже, чем у нас в Сибири. Отец тебе лису высылал, ты получила?
Сестра не отвечала, словно к своим мыслям прислушивалась, положила руку ему на локоть:
— Да будет тебе, Леша… Какой отец? — и снова вскочила, светлея, глазами мокрыми по столу пробежала. — Давайте споем теперь: «Женатым — чарочка». Знаете слова-то?
— Ты начинай, — сказала с той стороны стола Наташа-большая. — А мы подпоем.
Они друг другу явно нравились. Вера Егоровна быстро перебежала к ней, обнялись и начали шептаться.
— А ты мне имена-то скажи… как ее по отчеству… ну, вот и получится.
Потом тихо запели.
Путятин растроганно смотрел на сестру. Сафа Кирамов внимательно слушал, кивал, поднимая брови. А старинная русская песня была замечательной. Алмаз ее слышал впервые.
За столом засмеялись, захлопали. Старый Карпов, весь как бы из розовых и малиновых ниточек, сам называющий свое лицо «корзиной», сидел, влюбленно глядя на Веру Егоровну, и шевелил губами. Он, видно, знавал эти песни. Он пришел без жены на комсомольскую свадьбу, думал посидеть полчаса, хватить рюмочку и домой. И, может быть, жалел теперь, что не взял с собой старую. Другие механизаторы, помоложе, явились с женами. И за столом уже тихо подпевали:
