— помогала мне, правда Но я чувствовал, что, повзрослев, учусь с большим интересом и все усваиваю гораздо лучше, чем когда-то в детстве. Это я за собой и в вечерней школе замечал.
Но знаю, никто не поверит мне, если я скажу, что успехи в работе и учебе утешали меня в те дни, когда пути в большой футбол были мне заказаны.
Футбол никогда и ничто не могло заменить мне. Я родился футболистом и умру им.
И не в том, я думаю, дело, что, кроме способностей к футболу, ничего у меня за душой не было. Просто ничего я не любил и не люблю так, как футбол.
Когда я начинал играть, встречались мне ребята, пожалуй, и поспособнее меня, но так и не проявившие себя потом и большой игре. И прежде всего потому, что футбол не был главным делом их жизни.?.
Разве же не хвалили за способности Гришкова и Кондратьева, с которыми мы вместе пришли в «Торпедо»?
Но только любили ли они футбол так, как я его любил?
Они очень скоро выбрали себе другой путь, серьезно взялись за учебу и не пробовали даже совмещать свои занятия в техникуме, в институте с футболом на уровне команды мастеров.
Я никогда потом с ними не встречался, но думаю, что Гришков с Кондратьевым не ошиблись в выборе, раз уж вариант такого выбора у них возник. Хотя и рассказывали мне уже много лет спустя, что один из наших торпедовских тренеров утверждал: «Кондратьев был поинтереснее Эдика». Ну был так был… Я же не мог не стать тем, кем стал.
Я работал, учился. Но каждый день меня в цехе спрашивали товарищи: «Когда будешь играть за мастеров?»
А я, признаюсь, только о том и думал.
Решение судьбы моей дальнейшей, конечно, не от меня одного зависело.
Но все, что зависело лично от меня, я, кажется, делал — не просто ждал.
Я готовил себя, примерялся к игре, которую видел с трибун.
Я опять был таким же внимательным зрителем, как в детстве.
Правда, игра, которую увидел в шестьдесят третьем году, не покоряла так, как в свое время на «Динамо»… Многое и многие меня разочаровывали. Я понимал, что моя команда «Торпедо» переживает в тот момент не лучшую свою пору. Что игровые связи нарушились после ухода в другие клубы тех игроков, что отличились в шестидесятом году.
Но мог ли я быть сторонним, беспристрастным критиком?
Я чувствовал, что главного для форварда не утратил, что игра у меня может и должна пойти. Что тоска моя по настоящей игре должна быть обязательно утолена…
Все это, однако, предстояло доказывать.
…За годы, проведенные в разлуке с игрой, я, пожалуй, окреп физически. В плечах раздался, руки стали сильнее, но чисто футбольных нагрузок я ведь долго не испытывал, и специальная подготовка моя, конечно, оставляла желать много лучшего. Как-то Николай Петрович Морозов дал мне возможность сыграть за дубль «Торпедо» против московского «Динамо» — и я себя неважно чувствовал, выносливости не хватало.
А выходить на поле с мастерами и играть даже средне я не имел в тот момент никакого права Интерес ко мне зрителей очень чувствовался: когда я первый раз играл за клубную команду «Торпедо» на Ширяевом поле, то публика чуть ограду стадиона не сломала.
Но когда от тебя очень уж многого ждут — тут и разочаровать в себе недолго, если по-настоящему еще не готов. Поэтому я и был особенно внимательным зрителем, не спешил никого осуждать, хотя, повторяю, что большого восторга тогдашний футбол во мне не вызывал.
Я, признаюсь, ожидал большего.
Про успехи своего клуба «Торпедо» в начале шестидесятых годов я был достаточно наслышан. И довольно отчетливо представлял себе рост молодых наших игроков, которых помнил талантливыми дублерами.
Маношин, Гусаров, Денисов, Воронин уже в пятьдесят восьмом году многое обещали — и я не удивился нисколько, что уже через сезон они проявили себя в лучшем виде.
Сейчас, как мне кажется, игроки основного состава видят своих дублеров главным образом, когда команда на выезде. А вот во времена, когда я начинал в большом футболе, двусторонняя игра основного и дублирующего составов почти всегда была боем.
Но один из бывших дублеров при новой встрече в шестьдесят третьем году меня все-таки удивил.
Валерий Воронин и прежде казался мне очень способным парнем и нравился мне больше, чем Маношин, которого все тогда хвалили за технику, видели в нем прямо-таки гения «квадрата». Талант Воронина, однако, не так уж бросался в глаза, как, скажем, одаренность Денисова, игрока действительно больших возможностей.
Но выдающимся игроком, так много решавшим в действиях «Торпедо» шестидесятых годов, стал именно Воронин.
Успехи Воронина сами за себя говорят — и зачем мне вроде бы агитировать за Валерия? Но я хотел сказать, что отношение Воронина к футболу — пример для всех, кто намерен чего-либо серьезного добиться в этой игре. Только так, по-моему, надо подходить к футболу, как он подходил в свои молодые годы.
Мне почему-то представляется, что ощущение настоящей игры, настоящих своих возможностей в ней начиналось у Воронина где-то в кончиках ногтей, а затем охватывало всего его…
Воронин много вращался в артистической среде. И это пошло ему на пользу. Мне кажется: оттого, что подолгу бывал за кулисами, например цирка, и видел, как работают артисты, Валера и усвоил привычку к неустанности труда ради достижения намеченного.
Мне как-то странно, непривычно было видеть со стороны Кузьму — постоянного своего партнера. Очень тонкий игрок, Иванов мог удачно взаимодействовать со всеми, с кем выходил на поле. Но, простите мне подобное пристрастие, напарников, дававших бы ему прибавление в игре, я не заметил…
В шестьдесят четвертом году наши играли гораздо лучше, чем в шестьдесят третьем. Но и в том во многом разочаровавшем меня варианте игры «Торпедо» сохранялся свой стиль. А это, по-моему, самое главное.
Я люблю — и, как мне кажется, всегда играл в него — очень простой футбол. Где все подчинено решению — верному, единственному ходу. Ходу, который и возникает в результате твоей предельной сосредоточенности на игре. Не просто старательности, а сосредоточенности.
Мячи я люблю забивать не в «девятку» со «звоном», а такие, когда вратарь за мячом на коленках ползет, но достать не может. Когда вратарь и дотянулся вроде до мяча на самой линии ворот, а мяч все равно вкатился. Когда форвард даже и не ударил вроде, а толкнул только мяч, а вратарь все равно ничего не смог сделать (вот так швед Хамрин даже Леве Яшину забивал).
Сильный удар эффектен, конечно, но мне дороже голы, родившиеся из неожиданной ситуации, — такие вот голы, по-моему, искусство.
…Не я первый благодарю судьбу за то, что она меня с нашим заводом связала.
Не я первый радуюсь, что здесь не чужой.
Мы, ветераны, уже отыгравшие, отдалившиеся от команды мастеров, разумеется, и ворчим, и ревнуем к тем, кто сегодня играет, на кого направлено главное внимание.
Мы не можем так сразу забыть, как, бывало, с нами все носились…
Правда, довольно скоро начинаешь привыкать к нынешней своей «обыкновенности» и даже ощущаешь известные преимущества своего нового положения В чем-то жизнь становится попроще, поспокойнее. Нет того болезненно ощутимого перепада в отношении к тебе, какой происходит, когда ты у всех на виду и вдруг не оправдал почему-либо надежд, на тебя возложенных.
Когда-то, давным-давно, когда так называемые теперь договорные ничьи еще не вошли в огорчающую всех нас моду, в конце очередного сезона мы играли на выезде с командой, которой очки в тот момент были нужнее, чем нам. И вот один из соперников, пользуясь старым со мной знакомством, сказал внешне полушутливо, но со слабой, как я понимаю, надеждой: «Ты бы, Эдик, заболел бы, захромал, что ли, нам бы сразу и полегче стало играть против вас…» Но я тогда на полном серьезе, в чем-то, пожалуй, и
