тебя, где и как произошло венчание, и поняла — это мой единственный шанс вернуть все на круги своя. Так, как было до того, как ты оступилась. Я не могла появиться там сама, потому я послала туда одну из девок, схожую с тобой, чтобы она умолила этого попа молчать о вашем венчании от твоего лица, отдать ей страницу из приходской книги. Мол, ошиблась, с кем не бывает. Ты знаешь, что было потом. Я отдала тогда немало денег, почти все, что было у меня на расходы, лишь бы дьяк подделал приходскую книгу. Он согласился лишь потому, что та, другая, была начата недавно, работы там было совсем мало, а деньги ему посулили немалые. После дела я уговорила выслать эту девку в деревню, чтобы не болтала лишнего, а после, когда вступила в наследство, и вовсе продала ее с глаз долой. Никто и никогда не узнал бы об этом. Но Загорский вернулся! И я поняла, что не зря сохранила эту книгу, так и не смогла сжечь ее, хотя и пыталась несколько раз.
Марина вскрикнула и вырвала руку из пальцев матери. Она подскочила и отбежала от матери, не в силах более слушать ее откровений. Слезы градом катились по ее лицу, она еле дышала от того, как больно сжималось ее сердце в груди.
Анна Степановна же схватила со стола сверток и принялась развязывать шаль, в которую была завязана книга.
— Вот, — она ткнула пальцем в одну из начальных страниц записей. — Вот ваши имена, милая. Вот свидетельство вашего брака. Прости меня, умоляю, прости меня! Я думала, что так будет лучше для всех нас. Он был мертв, ему все едино, а нам предстояло жить. Жить, понимаешь! Я знаю, что ты любила его, знаю, что любишь до сих пор, — Анна Степановна двинулась к Марине, но та выставила руку ладонью вперед, показывая матери, чтобы та не приближалась к ней близко. И она подчинилась, остановилась, но речь свою продолжила. — Ты любишь его, ты можешь все вернуть. Вот доказательство вашего брака. Вы можете подать прошение о признании твоего второго брака недействительным. Ты сможешь быть с тем, с кем хочешь, и я ни слова не скажу тебе более против этого. Я так виновата перед тобой, милая. Я так хочу загладить свою вину, если бы ты знала… Как меня мучила совесть все это время!
И тут Марина сорвалась. Все эмоции, что скопились в ее душе в последнее время и не могли найти выхода, сейчас всплеснулись здесь, в этой гостиной. Марина закричала во весь голос, издав такой вопль, что дрогнуло стекло в окнах. Потом она ткнула пальцем в сторону матери и прошипела:
— Совесть! Что вы можете знать о совести? Разве может быть совесть в теле без сердца, без души? — она вдруг рассмеялась каким-то странным смехом, от которого у Анны Степановны кровь застыла в жилах, а потом крикнула ей в лицо. — Вы сломали мне жизнь, слышите? Вы сломали мне жизнь! Вы так хотели получить Воронина в свои зятья, что перешагнули через собственную дочь. Вы так хотели устроить свое счастье, что разрушили мое! Разве может так мать поступить с собственной дочерью? Разве может?
— Но разве я сейчас не открылась тебе? Разве я не стремлюсь исправить свою ошибку? — возразила ей Анна Степановна. — Иначе, зачем я здесь?
Марина вдруг подошла к ней и выхватила из ее рук приходскую книгу. Да, это была та самая книга, в которой они оставили свои имена после таинства. «Князь Загорский Сергей Кириллов сын венчался девицей Ольховской Мариной Александровой дщерью шестого июня 1836 года от Р.Х.» Вот эта короткая фраза, которую она пыталась найти в тот день, когда приехала в церковь вместе с матерью. Марина вспомнила, как убивалась, когда узнала, что записи о венчании нет, а та лишь смотрела на ее страдания и слезы и молчала. Все это время молчала…
Марина прикрыла глаза. Боже мой, как все могло сложиться, не вмешайся Анна Степановна! Она бы открылась старому князю и была бы принята им с распростертыми объятиями. Она бы родила ребенка, как наследника рода Загорских, открыто, не утаивая ни от кого имя настоящего отца дитя. Она бы встретила его несколько месяцев назад на крыльце усадебного дома Загорских, обняла бы и показала бы дочь, что появилась на свет в результате их короткого медового месяца. Как счастливы бы они были! Как счастливы!
«…Значит, нет никаких бумаг о браке, — всплыли в ее голове слова государя, сказанные нынче днем на аудиенции во дворце. — Раз таково ваше пожелание, и в соответствие обстоятельствам вашего дела, я думаю, этот ваш тайный брак можно будет признать незаконным…»
Марина обогнула мать и подошла к камину, в котором ярко пылал огонь в этот холодный ветреный апрельский день. Потом в последний раз посмотрела на строчку, которая когда-то могла стать залогом всей ее счастливой и безмятежной жизни, бросила в огонь приходскую книгу, вызвав этим легкий вскрик матери за спиной.
— Слишком поздно, сударыня, — глухо проговорила Марина. Затем повернулась к матери и посмотрела той в глаза. — Слишком поздно. Уже существует прошение о nullite du mariage[312]. Оно было рассмотрено Его Величеством и удовлетворено. Вы слишком задержались со своим признанием, мадам.
Анна Степановна склонила голову, признавая правоту дочери, а потом решилась и медленно подошла к ней. Хотела коснуться, но впервые в жизни Марина не желала чувствовать прикосновение этой руки и посему отклонилась в сторону.
— Я не знаю, смогу ли я простить вам этот обман, — проговорила холодно она, по-прежнему глотая слезы струящиеся по ее лицу. Так странно — еще пару минут назад слезы на лице матери вызывали в ней глухую боль. Теперь же они совершенно не трогали ее душу. — Я прошу вас уйти сейчас, оставить меня одну. Я не буду препятствовать вам, мадам, видеться с вашей внучкой, но мы… Мы никогда не были с вами близки, как мать и дочь, к чему греха таить. Но я всегда хотела получить ваше расположение, вашу любовь. Я делала то, что не желала, лишь бы вызвать вашу любезность ко мне, вашу теплоту. И вот как… вот что я получила взамен. Мне жаль, мадам, но я более не желаю вас видеть. Может быть, позднее, я не могу пока дать ответ по поводу этого. Может быть, когда-нибудь я смогу понять и принять ваш поступок. Но сейчас я не могу этого сделать. Как может любящая мать разбить жизнь своей дочери ради собственного блага?
— Я сделала это ради всех нас, — прошептала потрясенная Анна Степановна. Марина посмотрела в ее глаза и поняла, что та действительно не считает себя неправой в своем поступке. Это ужаснуло ее.
— И вы смело пожертвовали мною?
Она не стала дожидаться ответа, присела в книксене и направилась к дверям, оставляя мать одну в гостиной. У самого выхода ее настиг вопрос Анны Степановны, который совершенно выбил ее из столь лелеемого ею равновесия:
— Так что же теперь насчет сезона Софи? Ты поможешь нам в этом?
Всего одна фраза, но она вызвала в Марине дикую истерику. Она медленно опустилась на ковер и принялась раскачиваться из стороны в сторону, обхватив себя за плечи руками, истерически хохоча во весь голос. Анна Степановна сначала растерялась, потом метнулась мимо дочери к дверям, распахнула их и принялась звать слуг на помощь. Затем вернулась к столику у камина, нашла там капли и накапала с десяток в воду. Она поспешила обратно к Марине, протянула той бокал, но он был оттолкнут рукой Агнешки, что сейчас сидела рядом со своей касаткой и обнимала ее, прижимая к своему плечу ее голову.
— Идзите ужо, барыня, — сказала она Анне Степановне. — Вы ужо досыць зробили для яе.
Анна Степановна хотела было ей ответить, тем паче тут уже столпились многочисленные комнатные слуги, но решила не опускаться до уровня крепостной и промолчала. Вернулась обратно за своим ридикюлем и шалью (несносных совсем разбаловали в этом доме — никто из слуг даже не подал их ей), бочком вышла из комнаты.
— Она украла приходскую книгу, — прошептала сквозь слезы, едва успокоившись, Марина своей нянечке, что сейчас тихонько раскачивала ее, дула легонько в волосы. Слуги уже оставили их одних в этой комнате, и они могли без опаски говорить.
— Ну, шо тут зробиць? А Бог усе бачиць, голубка моя, усе! — ответила ей нежно Агнешка. — Навошта книгу-то спалила?
— Да к чему она теперь? — устало ответила Марина. — Ведь основной документ для законности брака — разрешение от командира полка. А его все равно нет…
Марина даже предположить не могла, что в это же самое время в особняке на набережной Фонтанки в ярко горящем камине медленно сгорает бумага, подписанная полковником Безобразовым, командиром Нижегородского драгунского полка, в который был переведен Загорский на тот момент. Бумага, дающая разрешение поручику Загорскому сочетаться браком с девицей Ольховской.
