Говорил он по-русски очень чисто, с характерным старомосковским распевом. Рафаэль Левонович родился и вырос на Патриарших прудах…
— Но вернемся к водке, — продолжал майор. — Называется она «Стрижамент». Фирменная, замечу.
Я стал немножко забывать любимый армянский коньяк. А ведь его пивал сам Черчилль. «Стрижамент» делается на тридцати трех целебных травах, которые растут на одноименной горе. Тут растут, за огородом. О! Как раз к слову принесли предмет нашего разговора. Спасибо, душа моя! А где рыбка?
Ноздрев, подумал Седлецкий. Ноздрев — вот кого он напоминает. Однако сходство с гоголевским персонажем у Рафаэля Левоновича было чисто внешним. И служил он не в звании майора, а в звании полковника, занимая должность начальника особого отдела армии. О зверствах полковника Адамяна в азербайджанских селах легенды ходили…
Достойный соратник генерала Ткачева, что и говорить.
Седлецкому тоже приходилось убивать — на то и война. Не важно, тайная или явная. Важно, что война, в состоянии которой он находился больше двадцати лет. Война… То есть силовое оттеснение, экономическое подавление противника и, как крайний случай, его физическое уничтожение. Честно говоря, Седлецкий мало переживал, отнимая чужие жизни. Ведь на кону во многих случаях стояла его собственная.
Но к самому процессу убийства он до сих пор не мог привыкнуть и никогда не находил в нем удовольствия. Убийство было для него самой тяжелой и грязной частью работы.
Полковник Адамян пытал пленных азербайджанцев, экспериментируя на гениталиях, а расстреливал только в анальное отверстие: «Сейчас, Мустафа, тебя поцелует Аллах!» В Нагорном Карабахе азербайджанцы объявили пятьдесят тысяч долларов награды не за голову, а за я й ц а полковника Адамяна.
Начальник штаба Отдельной армии генерал-майор Серебряков, приятельствовавший с полковником, настоял в свое время на удалении Адамяна из Шуши в Ереван. Чтобы тот смог сберечь свое драгоценное достояние и руководить пытками из безопасного далека. А ввиду передислокации полковник вместе с армией очутился в Ставрополе.
И тут он берегся: сбрил буденновские усы и надел майорские погоны с эмблемой автобата — колесо с крылышками.
Надо заметить, что майор-полковник имел к автомобильному парку Отдельной армии самое непосредственное отношение. С благословения командарма Ткачева и в четыре руки с его зампотехом Адамян распродавал армейские «КамАЗы» и «УАЗы» — только пыль вздымалась из-под колес. Новенькие машины, поступавшие в армию по разнарядке Минобороны, не успевали, бывало, сойти с крепежных башмаков, как уже переходили в категорию техники, «не подлежащей восстановлению» и включенной в список безвозвратных потерь «в результате интенсивной эксплуатации в боевых условиях».
Потом на этих автомобилях катили по горным дорогам звиадисты и абхазские сепаратисты, сторонники отторжения Южной Осетии от Грузии и их противники, ингушские отряды самообороны и шаонские партизаны, защитники Нагорного Карабаха и защитники великого и неделимого Азербайджана, сочинские спекулянты и ставропольские мафиози.
Весь Кавказ летел в пыли и грохоте на надежных колесах волжских автозаводов вперед и вперед — ко всеобщей гражданской войне и окончательной неразберихе.
Деньги российских налогоплательщиков, не самых богатых в мире, сначала превращались в мощную технику. В руках ловких спекулянтов в погонах она вновь превращалась в деньги. Таким образом, и тут, в горах Кавказа, подтверждалась справедливость марксистской формулы «деньги — товар — деньги». Прибыль от грабежа оседала не только в бездонных карманах отцов-командиров Отдельной армии. Значительная часть этих средств послужила командарму Ткачеву вступительным взносом в клуб мятежников.
В этом ускоряющемся движении к пропасти полковник Адамян был надежным приводным ремнем. Разграблением армии он занимался в перерывах между особыми делами в своем особом отделе.
Страшно представить, каких вершин разбоя он мог бы достичь, если бы значительную часть его драгоценного времени не занимала контрразведка…
Так что Седлецкий хорошо представлял, с кем очутился за одним столом, с кем, так сказать, хлеб преломил. И не один только хлеб.
Белорыбица, икра черная, баранина на вертеле, перепелиные тушки, опять икра, но красная, опять баранина, но вываренная с зеленью и орехами, треугольные пончики с требухой, круглые пончики с мозгами и яйцами… Шеф-повар был на высоте.
И главный за столом едок с этой высоты тоже не слезал. Орошаемые целебным «Стрижаментом» и номерными «Ессентуками», замечательные яства так и проваливались в объемистую утробу Рафаэля Левоновича.
Через час Седлецкого стало клонить ко сну от духоты, обжорства и нескончаемого красноречия Адамяна. Полковник знал чудовищное множество анекдотов, былей и солдатских баек. Чтобы не повторяться, излагал их сериями: «Теперь об ишаках…
Приходит Мустафа на рынок…»
Его можно остановить только пулей, подумал Седлецкий, в изнеможении улыбаясь и в который раз покорно подставляя рюмку. Он не боялся упиться — незаметно принял таблетку алкофага, но боялся, что в какой-то момент утратит выдержку и схватит сотрапезника за адамово яблоко…
Отдуваясь, встал Сарана, с сожалением посмотрел на часы.
— Пора на службу, как ни приятно было пообщаться. Рад, что познакомил вас. Еще увидимся.
— Обязательно, дорогой! — закричал Рафаэль Левонович.
Подали кофе с мороженым. Адамян промокнул кучей салфеток плешь и загривок и сказал неожиданно трезвым голосом:
— Теперь о деле. Сарана говорит, вы ищете технику. Что конкретно нужно?
Седлецкий с Мирзоевым летуче переглянулись.
Начиналась самая сложная часть встречи.
— Нужны большегрузные машины. Желательно «КамАЗы».
— И что же вы собираетесь возить?
— Скажу, как родному: зерно.
— Не сочтите за праздное любопытство, ребята… Очень интересно знать, куда и как отсюда можно возить хлеб?
— Это просто. Из ставропольских хозяйств через Элисту, Волгоград и Саратов — в уральские районы.
— Уралу хватает оренбургского хлеба, — усмехнулся Адамян. — Я немножко разбираюсь в экономической географии. Рынок там схвачен. Челябинские и свердловские фирмачи задавят вашу дохлую контору, не охнув.
— Откуда вы взяли, что наша контора дохлая? — натурально удивился Седлецкий.
Адамян наклонился поближе и с расстановкой сказал:
— Дружок! Я не хожу на свидание, не подмывшись. Понял? Мои люди в Москве доложили, что ваша сраная фирма, зарегистрированная в Химках, провела с начала года одну сраную операцию — отмыла партию денег. Причем эти деньги скорей всего здешнего, то есть кавказского, происхождения.
А теперь вам машины понадобились! Да как вы смеете предлагать мне, офицеру, подобные сомнительные сделки?
Возмущение Адамян изобразил безупречно — даже шерсть дыбом поднялась в расстегнутой на груди рубахе. Артист, подумал Седлецкий. Ничего, мы тоже в самодеятельности играли. Он достал сигарету и раздраженно постучал о пачку — знак для Мирзоева.
Тот отодвинул вазочку с мороженым и медленно сказал на диалекте равнинной Шаоны:
— Думаю, э с а у л, мы напрасно теряем время с этим толстым армянским поросенком. Только зря давали деньги мальчику из администрации… Лучше бы он свел нас с генералом!
