В телепередаче она рассказала о ходе следствия, его сложностях, согласилась, что осудили Стрельцова слишком строго.
Поделилась воспоминаниями о том, как прекращалось уголовное дело на Огонькова. Надо признать, что Миша Огоньков избежал судьбы Э. Стрельцова именно благодаря Эльвире Алексеевне. Она передопрашивала его и «потерпевшую», заново проводила очную ставку, принимала от «потерпевшей» новое заявление, выносила постановление о прекращении дела на Михаила.
Но когда мы отмечаем это сейчас, возникает вопрос: почему такая же гуманность не была проявлена ею в отношении Стрельцова?
Никаких больших упреков и обид в связи с моей позицией в деле Стрельцова я от Э.А. Мироновой не услышал. Когда после записи мы шли к машине, она сказала мне, что, к сожалению, уже неточно помнит детали дела Стрельцова. Возможно, где-то и ошибается. Прошло 40 лет. За эти годы «через нее» прошли сотни, если не тысячи, уголовных дел, в том числе дело Чикатило, дело об убийстве адмирала Холостякова. Так что отдельные детали именно дела Стрельцова забылись.
Слушая ее, я подумал о том, что вряд ли уместно сейчас, по прошествии стольких лет, предъявлять к ней какие-то претензии. Была другая эпоха, другие подходы, другие взгляды. И хотя сама она отрицает возможность какого-то давления «сверху», оно, конечно же, было, и прямых, и косвенных подтверждений этому более чем достаточно.
Такова горькая правда по уголовному делу Эдуарда Анатольевича Стрельцова.
Дни, ведущие в никуда
Но вернемся немного назад. В 15 часов 26 мая 1958 года все трое — Стрельцов, Татушин и Огоньков — были доставлены в Мытищинскую районную прокуратуру. Здесь их уже ждали. Прокурор еще утром создал следственную группу. Работникам милиции поручили заниматься потерпевшей стороной, осмотром места происшествия, изъятием вещественных доказательств. Работники прокуратуры должны были допрашивать «виновную» сторону, то есть троих доставленных. Их развели по разным кабинетам, где одновременно начались допросы. Стрельцову достался следователь Муретов. Еще не старый, но уже довольно-таки опытный работник районной прокуратуры.
Начался диалог.
Следователь: Ну, Стрельцов, давай рассказывай, что натворил?
Стрельцов: Когда?
Следователь: Не дурачься, сам знаешь когда, в ночь на 26 мая. Только не говори, что ничего не помнишь. Она все помнит.
Стрельцов: Кто?
Следователь: Кто? Кто? Потерпевшая, которую ты изнасиловал. Вот кто!
Стрельцов: Вы что-то путаете.
Видя, что Стрельцов «поплыл», Муретов продолжал напирать, потом взял лист бумаги, протянул его Стрельцову и с видом победителя твердо сказал:
— На бумагу, пиши явку с повинной, тебе же лучше будет.
Эдик взял лист, ручку и начал писать, потом отдал чуть заполненную бумагу следователю. Тот, предвкушая маленькую победу, быстро пробежал глазами:
«Прокурору Мытищинского района
от Стрельцова Эдуарда Анатольевича,
1937 г.р., проживающего: г. Москва,
ул. Автозаводская, кор. «г», кв. 55
25 и 26 мая 1958 года мы были на даче в Правде. Никакого изнасилования я не совершал и ничего про это не знаю.
— Ничего себе явка с повинной, — с нескрываемой досадой протянул Муретов.
Примерно то же самое происходило в соседних кабинетах, где допрашивали Татушина и Огонькова. Легче всего было Татушину, он действительно ничего не знал, уехал с дачи в ночь на 26 мая и что там происходило, ни Огоньков, ни Стрельцов ему еще толком не рассказали.
Подходил конец рабочего дня. Следователи добросовестно записали все, о чем поведали наши «герои». Картина складывалась неважная: потерпевшая, ее подруга, эксперт-гинеколог утверждают, что было изнасилование. К тому же на Марианне обнаружены телесные повреждения, а на Тамаре, которая просидела в машине с Огоньковым всю ночь, никаких повреждений нет. Однако она тоже подала заявление об изнасиловании ее Огоньковым.
Виновная сторона — «вся в отказе». Татушин вообще ничего не знает. А Огоньков и Стрельцов не признают даже самого факта полового сношения, не говоря уже о насилии.
Наступил вечер. В прокуратуре понимали, что дело еще не готово, сырое. Отправлять доставленных Огонькова и Стрельцова обратно на базу в Тарасовку нельзя, арестовывать тоже нельзя: прокурор уехал домой, печать у него в сейфе, санкции на арест не получили. Да он и не дал бы. Решили Татушина отпустить, а двух других оставить в кабинетах прокуратуры до утра. Следователи оставили им чайник и расположили футболистов ночевать на стульях. Татушина послали в магазин, он купил два батона хлеба, колбасы. Для порядка на ночь оставили с ними стажера.
Весь следующий день прошел в допросах, а ночь опять на стульях.
Утром 28 мая материал доложили прокурору. Тот принял решение: на Татушина дело не возбуждать, он ни в чем не виновен, а Стрельцова с его санкции арестовать и содержать в Бутырской тюрьме, так как на него данных достаточно без его признания. С Огоньковым в течение дня продолжать разбираться. Если не будет признаваться, задержать его вечером, как подозреваемого, на трое суток, а потом принять по нему решение.
Через тридцать минут было готово постановление об аресте Стрельцова, а еще через пятнадцать минут он сидел уже в «зверятнике» мытищинского отделения милиции.
К обеду его отвели в подвал, там находилась камера предварительного заключения, или коротко — КПЗ.
За свою недолгую жизнь Эдик Стрельцов в таких заведениях не бывал никогда. Пару раз милиция задерживала его пьяным: подержат час-другой, а потом, после звонка от руководства «Торпедо», отпустят или даже отвезут домой на машине. Теперь этого не будет, понял Эдик. Он был прав. Трагедия набирала обороты.
Камера мытищинского КПЗ оказалась полутемной комнатой, четыре на четыре метра. Деревянные нары на высоте тридцати сантиметров. Там, где обычно кладут голову, вместо подушек, под углом была прибита доска. В камере — спертый воздух, страшная вонь от постоянного нахождения в ней, мягко говоря, не очень чистых десяти-пятнадцати человек, грязной обуви, белья, испорченных остатков продуктов, ну и, конечно же, знаменитой во все российско-советские времена «параши» — сваренного кустарным способом бака на три-четыре ведра, в который оправляются люди и который выносится из камеры один раз в сутки утром.
Под самым потолком тускло мерцала зарешеченная лампочка, так что Эдик, зайдя в камеру, сразу не мог разглядеть ничего. Только услышал чей-то голос:
— О, с приехалом!
— Здрасьте, — ответил Эдик, поняв, что таким образом с ним здороваются.
К нему подошел парень лет двадцати пяти с недельной щетиной, худой, и, как показалось Эдику, больной, потому что все время покашливал.
— Ну, рассказывай, по какой чалишься, — обратился парень к Эдику.
