выразить своё недовольство. Скорее всего, это не приведёт к быстрому результату, но это не значит, что можно такие проступки оставлять без внимания. Рано или поздно Ваши замечания возымеют действие.
В противном случае ребёнку будет весьма трудно объяснить, почему, скажем, совсем недавно мама позволяла бить её ладошкой по лицу и даже смеялась, а теперь почему-то сердится на него за это. Почему раньше все веселились и умилялись, когда он соскребал крем с папиного пирожного, а теперь папа недоволен. Почему раньше можно было лупить по голове и таскать за волосы старшего брата, и мама ругала в этом случае именно и только старшего за то, что дал сдачи, а теперь и он, малыш, тоже оказывается виноватым. Что произошло, что изменилось — ребёнку трудно оценить; Ваши объяснения о том, что он уже вырос, и теперь нельзя так себя вести, ему понять трудно. Он ведь не чувствует, как растёт, не понимает, что пора учиться отвечать за свои поступки. Надо учить его этому с самого начала.
Уже трёхлетний малыш во многом являет собой результат Ваших усилий, а уж первоклассник способен принести массу радости или отравить жизнь учителей и родителей в зависимости от того, как он воспитан. Такой подход к воспитанию — стараться вырастить ребенка таким, чтобы он радовал, а не огорчал — может показаться прагматичным, даже эгоистичным, но он имеет право на существование в той мере, в какой интересы родителей, ребенка и общества совпадают. Поэтому, общаясь с ребенком, надо думать обо всех последствиях своих действий и слов, как о скорых, так и об отдаленных.
Например, должна напомнить, что совершенно неуместна по отношению к детям грубость. Как ни грустно, но приходится об этом говорить, потому что есть родители и другие воспитатели, которые считают возможным хамить ребёнку и понукать его, как будто не знают, что обижать маленького — стыдно. Они считают нормальным обращаться к детям со словами: «Закрой рот!», «Пошёл вон!», «Сейчас же ешь!», «Ты у меня получишь!», обзывать их придурками, идиотами и т. п. вплоть до мата, постоянно разговаривать с ними в жёстком приказном тоне, повышать на них голос по малейшему поводу, а то и вовсе без какого-то особенного повода, просто на правах старшего. Надо помнить, что, помимо всех прочих отрицательных последствий такого обращения, Вы гарантируете себе такое же отношение ребёнка к Вам, когда он подрастёт. Родители подростков часто жалуются, что дети стали грубы, неласковы, не доверяют родителям. На это есть много причин, но одна из них — это порой неосознанный ответ родителям на их грубость и недостаточное внимание. Я знаю, что дети иногда ведут себя так, что невозможно удержаться от резкого окрика, но это никак не должно быть постоянной практикой. Помимо уже названных отрицательных эффектов, есть ещё и такой резон: жёсткие слова должны быть действенны, а для этого они должны звучать как можно реже и никогда — без достаточных оснований.
Один мой знакомый, мальчик двенадцати лет (назовём его Денисом), рассказывал, что однажды учительница, написав ему в дневник замечание, не отдала ему дневник, а в гневе швырнула его на пол. «Это мне очень не понравилось, — говорил Денис. — Я не стал его поднимать; девочка, рядом с чьей партой упал дневник, подняла его и подала мне». Не сомневаюсь, что у учительницы были причины для недовольства, этого не отрицает и сам Денис. Но такую выходку никак нельзя считать удачным педагогическим приёмом. Вряд ли, сознательно пытаясь унизить таким образом ребёнка, можно чему-либо хорошему его научить или отвратить его от дальнейших шалостей. Сомнительно также, что это прибавит учительнице уважения. Возможно, после нескольких подобных инцидентов дети начнут её побаиваться и будут вести себя тише в её присутствии, но «тише» далеко не всегда означает «лучше». Страх, неприязнь, неуважение — разве такие чувства должен вызывать педагог?
Если же это было просто проявление раздражения , то подобная несдержанность также недостойна. Кроме того, учительнице следовало бы думать о том, что своим поведением она невольно подаёт детям пример. Если в старшем классе кто-нибудь из учеников, рассердившись, швырнёт на пол тетрадку, она справедливо возмутится, но, к сожалению, вряд ли вспомнит этот эпизод с дневником, свидетелем которого был целый класс.
К чести Дениса надо сказать, что в этой ситуации он выбрал вполне достойную линию поведения. Когда предмет швыряют на пол вместо того, чтобы отдать человеку в руки, не каждый взрослый найдёт верный тон и сумеет с достоинством урезонить обидчика. Для ребёнка же, вызвавшего гнев учителя, это ещё труднее. Однако Денис нашёл выход: он не вступил в словесную перепалку — это только бы усугубило конфликт, но и не стал поднимать дневник, давая таким образом понять, что не позволит себя унижать.
Попутно замечу, что Денис в этой же беседе высказал вполне, на мой взгляд, резонную мысль. Везде можно прочитать об обязанностях ученика, школьника. Эти правила напечатаны в дневнике, вывешены в школе на стене и т. п. Но нигде — нигде! — он не нашёл свода обязанностей учителя по отношению к ученикам. «Я даже в Интернете смотрел, — говорил Денис. — Получается, что учитель может дать мне по морде и ему за это ничего не будет?» Я заверила мальчика, что рукоприкладство, так же как и нецензурная брань, запрещено законом, но согласилась с тем, что ученик вправе требовать от учителя пристойного поведения, так же, как и учитель — от ученика.
Должна упомянуть также, что повышать голос на малышей ещё и совершенно бесполезно. Когда мои дети были маленькими, мой педагогический опыт, соответственно, был тоже весьма скромным. Поэтому я иной раз, испробовав, как мне казалось, все возможные педагогические приёмы и не достигнув желаемого результата, пыталась криком добиться от них того, что мне было нужно. Но жизнь быстро показала мне, что такое моё поведение, не говоря о прочих его отрицательных аспектах, абсолютно неконструктивно. Дети лет до четырёх-пяти вообще не способны воспринять ничего, высказанного резким, повышенным тоном. Они пугаются, начинают плакать. Максимум информации, который малыш может получить от взрослого в таких обстоятельствах, заключается, видимо, в том, что взрослый — злой, страшный. Даже сделать выводы на будущее о том, что этого взрослого следует бояться и лучше не сердить, испуганный ребёнок не всегда сумеет. И в любом случае не думаю, что такая реакция желательна родителям. Дети постарше уже лучше способны воспринять замечания, сделанные в резкой форме, но если слышат их постоянно, перестают на них реагировать.
По этим причинам родителям следует помнить, что грубость по отношению к ребёнку не есть сильная воспитательная мера, а наоборот, является проявлением слабости педагогических позиций воспитателя.
Не следует давать ребенку обещаний, которые Вы не собираетесь выполнять. Не сулите зря ни наград, ни наказаний.
К каким неприятностям приводит иной раз неискренние угрозы, проиллюстрирует такой случай.
У моего сына в семь-восемь лет появилась привычка самостоятельно обследовать разного рода общественные здания. В этом возрасте, когда он ещё не ходил по улицам один, он убегал от меня в поликлинике, в библиотеке, ходил по этажам и лестницам, заглядывал в разные помещения. А в школе, придя за ним после уроков, я, бывало, ждала его минут по 30-40. Это очень меня сердило, так как младшей дочке, которую тогда приходилось оставлять дома с пожилой бабушкой, не было ещё двух лет, и время моё было мне весьма дорого. Я и ругала его, и пыталась объяснить, почему так вести себя не следует, — ничего не помогало. Однажды он таким образом убежал от меня в детской поликлинике. Я долго искала его, а, найдя, рассерженно объявила, что мне надоело его непослушание и, если он опять убежит — уйду домой одна. Поступать так я, конечно, не собиралась. Поликлиника находится недалеко от нашего дома, но надо несколько раз перейти дорогу. Как я уже упомянула, мы ещё не отпускали сына одного на улицу; вдобавок, уже стемнело. Просто я надеялась немного его припугнуть. Однако он убежал снова, и я принялась его искать. Я долго ходила по этажам и никак не могла его найти. Постепенно меня начала охватывать паника: здание почти опустело, поликлиника вот-вот должна была закрыться. Куда девался ребёнок? Наконец, я догадалась позвонить домой (тогда это можно было сделать только с таксофона), и мне сказали, что он дома, пришёл сам. В гневе я поспешила домой, намереваясь дать ему хорошую взбучку. Он, конечно, понимал, что сделал что-то не то, но, когда я начала его ругать, сказал: «А я думал, ты ушла, ты ведь сама говорила...». И ответить мне на это было, в общем-то, нечего: ведь я действительно обещала ему так поступить, хотя и не собиралась выполнять свою угрозу. Так думал и сын до поры до времени. Когда же он, нагулявшись по зданию, вернулся в вестибюль и меня не увидел (а я в это время искала его где-то на другом этаже), он решил, что, оказывается, я вовсе не шутила, а теперь исполнила своё обещание и ушла
