Пока Вера училась в школе, за ней числилось только то достоинство, что была она круглой отличницей и тихоней. Она стеснялась своей худобы, сутулила спину и принципиально не пользовалась косметикой.
Одноклассники ее привечали не столько за внешность, сколько за готовность терпеливо объяснять любому троечнику, почему Печорина принято считать 'лишним человеком'. Причем, если подопечный искренне интересовался, а кто, собственно говоря, такой этот Печорин, Вера, вздохнув, бралась пересказывать беспутную жизнь лермонтовского героя.
Кто бы мог тогда подумать, что эта тихоня скрывает в глубине своей натуры смелый и неукротимый нрав, да еще и с артистической жилкой, что деревенская скромница пробьется на московский конкурс красоты, а в описываемый нами день придумает и сыграет феерический спектакль, который многое предопределит в жизни Каленина, да и самой Верки!
Сказать, что Беркаса в день их знакомства мучило похмелье – значит не сказать ничего!
Непьющий Каленин, которому и сто граммов водки казались дозой чрезмерной, просто медленно умирал после страшной попойки, случившейся накануне. Он не мог понять, как вышло, что не смог отказать деревенским мужикам, затащившим его с вечера в местную забегаловку, носящую название 'У Шуры' – по имени владелицы этого злачного места, тети Шуры Поливановой.
Заведение представляло собой переделанный под пивнушку заброшенный маяк. Когда-то это было очень красивое место, да и маяк использовался по назначению.
Потом за ненадобностью его закрыли и пристроили к башне уродливый ангар, выполнявший роль склада.
Грянула перестройка, и предприимчивый люд сразу принялся прибирать все, что не привязано. Вот семейство Поливановых маяк и приватизировало по случаю, а потом устроило там единственную на весь остров забегаловку. Место это пользовалось спросом как среди местных мужиков, так и среди приезжих. Особым шиком считалось, приняв на грудь, самостоятельно спуститься с крутой винтовой лестницы, которая соединяла находящийся под крышей пивной зал с единственным выходом.
Беркас с этой задачей, увы, не справился. Наутро он даже не мог вспомнить, как закончился вечер.
А начался он с того, что Каленин наотрез отказался пить, сославшись на то, что не пьет в принципе. Мужики в ответ на это вопиющее заявление осуждающе переглянулись и доверили последующие переговоры с московским гостем дяде Коле Живописцеву – известному на всю деревню полемисту, занимавшему также официальную должность главы сельского поселения.
Тот долго молчал, потом медленно поставил наполненный до краев стакан на стол и веско произнес:
– Ну, так тому и быть! Раз гость не пьет, то и нам это баловство ни к чему. А то ведь как оно получится? Получится, что мы тут других дел не знаем, как с Беркас Сергеичем водку злоупотреблять. А он нам, понимаешь, вроде как укоризну строит. Я, мол, не пью… Так, мужики?
Мужики горестно вздохнули.
– Николай Тимофеевич! Дядя Коля! – засмущался Каленин. – Я правда не пью. Совсем… – и тут Беркас совершил непростительную ошибку, уточнив: – Я за всю жизнь и выпил-то, может, бутылку водки…
– Бутылку? Это по-нашему! – расцвел Живописцев. Он победоносно посмотрел на участников застолья, и все поняли, что сейчас дядя Коля скажет что-то такое, что резко снимет возникшее было напряжение. – Хорошо! Значит, был такой момент, когда ты, Беркас Сергеич, выпил бутылку водки? То есть, такое у тебя было в этот момент состояние души, что ты взял и, вопреки своим непьющим принципам, выпил бутылку? Так?
– Да нет, – растерялся Беркас. – Я не сразу. Я говорю, что если все сложить, то, может, бутылка и получится.
– То есть как это сложить? – обиделся дядя Коля. – Ты что же это, людей граммами меришь? С этим, мол, сто грамм возьму на грудь, с этим пятьдесят, а с этими, такими, вроде нас, на одном гектаре не присяду!
– Да ну тебя, дядя Коля! Что ты все с ног на голову переворачиваешь?
– Ты не юли, Беркас! – строго сказал дядя Коля. – Тут, знаешь, перед тобой простые русские люди, а не депутаты какие-нибудь. Это ты там, в столицах можешь умничать! А тут мы по-простому, по-деревенски! Тут либо пить, либо мы пойдем! Ведь были же, выходит, такие жизненные моменты, когда ты не погнушался с людьми водки выпить! Раз так, тогда почему ты именно перед нами принципы свои обнажаешь? А?
Дядя Коля потянулся за своим стаканом и, показывая всем своим видом, что простил неразумного гостя, назидательно произнес:
– Ну, вот и славно! Не ошибся я в тебе. Не может, думаю, внук Жоры Каленина земляков своих унижать беспричинно. Поехали, мужики!…
После третьего стакана дядя Коля совсем оживился и спросил:
– А скажи-ка, Беркас Сергеевич, важна для тебя земля наша кипарисовая?
– Спрашиваешь! – согласно качнул тяжелеющей головой Беркас.
– Коли так, послушай, как мы честь ее отстояли!
Николай Живописцев степенно застегнул последнюю верхнюю пуговицу у рубашки, плотно замкнул ею ворот, так, что складки шеи обвисли вокруг тесного матерчатого обода, и начал:
– Приехал к нам, аккурат в разгар перестройки, этот… – дядя Коля сморщил лоб, -… он еще хотел цыган в Россию переселять для пополнения трудовых ресурсов, а всех чиновников на 'Волги' пересадить!… Германцев!
– Погоди, у того же другая фамилия…
– Не в фамилии дело,- махнул рукой дядя Коля. – Совсем не в том казус! Короче, приехал он к нам в губернаторы области избираться. Мало ему в Москве развороту стало… Ну, и к нам, на остров… Я ему в клубе собрал электорат, как просили… Мне из района позвонили, мол, сам Германцев будет, не оплошай, так как он-де будущий президент страны. Наследник, значит! Ну, я и собрал…
– Н-нет, ты скажи все-таки, как его фамилия? – заупрямился пьянеющий Каленин.
– Да ладно тебе!… Короче, собрал человек двести! Почитай, весь актив. Даже Самвел Гургенович пришел! Слышь, Самвел! Ты же был тогда?
Толстый и носатый участник застолья поднял указательный палец:
– Был! Конечно, был! Но не голосовал!
– Ага… И вот этот кудрявый говорит: как же так, когда по всей стране идет историческое очищение, ваш уважаемый остров по-прежнему носит название, присвоенное ему деспотичной властью большевиков и их приспешников – коммунистов.
Дядя Коля обвел участников застолья абсолютно трезвым – вопреки всему выпитому – взглядом и продолжил:
– Мы ему, мил человек, ты в уме али как? Это уж в который раз будет, очищение твое?! Может, не надо? Переименовывали уже, было дело!
А он: все одно стану вашим губернатором и заставлю! И, короче, ставит на голосование вопрос о том, чтобы вернуть острову прежнее название, только теперь уже даже не возьму в толк, какое.
Народ, чтобы от дурака этого отвязаться, голосует… Знают же, что цена такому волеизъявлению – полушка в базарный день! Потом уехал этот Немецкий…
– Германцев, ты же сказал?!
– Да хоть Японцев! Главное – уехал! Тут звонок из области: так, мол, и так, надо остров переименовывать. Мол, демократическая общественность в Москве возмущена медленными темпами переименования исторически обреченных названий в нашем жарком каспийском крае. Всё в стране переименовывают, поэтому и нам пора.
Я им говорю с полным недоумением: опять, что ли?
Они: что значит опять?! Не умничай!
Я им на полном серьезе: отдаете ли себе отчет, что во что переименовывается?
Они: не один ли хрен?! Важно, чтобы старое название сменили на новое согласно демократическому волеизъявлению всенародно избранного президента Ельцина и его молодого соратника Немецкого!
Я: ну, допустим! Но согласны ли вы, граждане областные начальники, чтобы исконное демократическое
