право наш остров взад-вперед переименовывать принадлежало исключительно нам, его жителям?!
Они мне: конечно, как люди скажут, так пусть и будет. В этом процессе главное одно, чтобы старого названия не осталось.
Я им вкрадчиво: какого старого? Которое теперь имеется?
Они: ну, да! Ты что, говорят, темнишь и дурака изображаешь?! Которое нынче есть, то и меняй!
Ладно, говорю!
Собрал народ и объясняю: граждане, говорю, дорогие. Неделю назад, по настоянию выдающегося кандидата в губернаторы было принято решение переименовать наш остров. Так?
Ну, было! – отвечают мне.
Я им: пришла новая демократическая директива название нашего острова снова поменять! Так, Самвел?
– Народ тогда сильно возмутился! – подтвердил тот.
– А как ему не возмущаться, когда его за дурака держат! И тут Самвел неожиданно спрашивает… Он молчун!…Но уж если спросит… Так вот, уважаемый Самвел Гургенович ко мне и обращается: а как, мол, он, наш остров, в данный момент называется?…Представляешь, вопросик! В зале припадки от смеха начались!
А мне-то не до смеха! Я на полном серьезе говорю: одно из двух – либо Морозовский, если принять во внимание ваше последнее волеизъявление, инспирированное кандидатом в губернаторы товарищем господином Германским, а может, и Пламенный, если волеизъявление во внимание не принимать…
Тогда Самвел и предложил совсем неожиданно и даже, прямо скажем, отважно: а давайте его снова Сердцем назовем, раз демократия! Так, Самвел, было?
– Так! – кивнул чернобровый Самвел.
– Так что куда этим, в районе, деваться было? Приняли наш протокол, говорят – хрен с вами, умники! И высочайшую волю исполнили, и себе не в убыток! Вот так и стал наш остров снова Сердцем…Давай, Беркас! Давай за деда твоего, царствие небесное! За Нюру, жену его – тут ведь упокоилась. За тебя! Ты же для нас, почитай, навроде памятника…
Каленин закашлялся.
– Нет, не в том смысле, что ты подумал, не в кладбищенском. А в том, что гордимся мы твоим жизненным маневром… Ну, поехали…
После четвертого стакана, выпитого за родственников, за самого Беркаса Каленина и в поддержку демократических перемен, виновник торжества неожиданно спросил, замечая, что его язык заплетается и действует в разногласиях с головным мозгом:
– И что же выборы? Проголосовали на острове з-за иностранца?
– За какого иностранца? – удивился Живописцев.
– Ты же сам сказал, з-за немецкого?
– Нет, не проголосовали. Он тогда свою кандидатуру от обиды снял и в Москву уехал. Сначала в правительстве работал – тогда в правительство кого ни попади брали, всякую шалупень! А потом, я слышал, и вовсе сел за растрату: говорят, бюджет дотла разворовал и попался!… Но, может, и врут. Такие, навроде этого немецкого, обычно и от тюрьмы, и от сумы ускользают!
Выпили за то, чтоб не ускользнул. -А сказали бы, что надо за него, за этого пуделя проголосовать, тогда как? – не унимался Беркас, с трудом фиксируя взгляд на собеседнике. – Ты же, дядя Коля, местная власть! Совесть, можно сказать! Гарант! -Когда сказали бы, мы хоть пуделя, хоть болонку дранную избрали бы, причем, как всегда, единодушно! – ответил тот с гордостью. – У нас тут не забалуешь! Что при КПСС мы всегда давали на острове 99,9 за кандидатов нерушимого блока коммунистов и сочувствующих им беспартийных, что потом при Ельцине. Да и сейчас, если скажут сверху, тут же дадим нужный результат в поддержку реформаторского курса Фадина-Бутина. -Это как же? – насторожился Каленин. – Фальс…, фицируете что ли? – с трудом выговорил он. – Протоколы рисуете? -Это ты брось! – строго ответил Живописцев. – Мы тут промеж себя вранья не допускаем. -Побожись! – неожиданно для себя попросил Каленин, пытаясь ухватить Живописцева за рубашку. Тот отстранился, торжественно поднялся из-за стола и, повернувшись в правый угол, хотел перекреститься, но, не обнаружив там иконы, подошел к окну и трижды перекрестился, глядя на силуэт кладбищенской часовни. Самвел Гургенович одобрительно крякнул и подтвердил: -Я за выборы отвечаю, дорогой! Председатель территориальной избирательной комиссии! Мы все по-честному делаем! -Как же по-честному? – откровенно разозлился Каленин. – Если все одинаково голосуют? -У нас своя, значит, технология! – серьезно ответил дядя Коля. – Расскажи Самвел! -Остров же у нас, – начал тот, – все друг друга знают. И вот, допустим, выборы. Возьмем близкий для тебя пример, Беркас Сергеевич: выборы в Думу. -Возьмем! – согласился Беркас, силясь удержать ускользающую нить беседы. -Разбиваем все голосующее население на 'пятерки', – продолжал, между тем, Самвел Гургенович. – 'Пятерка' – это близкие родственники, друзья, или, скажем, работают вместе, или живут через забор. Во главе пятерки -'пятак'. Потом есть 'пятидесятник' – это старший над десятью пятерками. Таких у нас человек шестьдесят. Вот, я среди таких, потом сам Николай… Короче, видный народ, уважаемый. Причем, обрати внимание, Беркас Сергеевич, начальника себе члены 'пятерок' выбирают демократическим открытым голосованием. -Доверяют, ибо! – встрял дядя Коля. Самвел остановил его мягким прикосновением к плечу и продолжил: -Собираем 'пятидесятников' в клубе. Перед ними Николай Тимофеевич речь держит, дает политическую установку: так, мол, и так, в этот раз надо поддержать, к примеру, товарища Бутина и его партию! Идите, разъясняйте!…'Пятидесятники' собирают 'пятаков', те своих жен и братьев, соседей, там или сослуживцев. И вся будущая картина как на ладони… Выявляется круг заблуждающихся, и с ними начинается индивидуальная пропагандистская работа. Возьми тетю Шуру нашу! – Самвел улыбнулся хозяйке заведения. – Она тоже 'пятидесятник'. Кого хочешь, распропагандирует! Вон у нее Митяй грузчиком работает! Всегда упорствует в своих политических заблуждениях. Так вот, Шура без Митяя голосовать не ходит. До последнего долг исполняет! -А если кто не хочет? – удивился Беркас. – Вы что же их насильно голосовать тащите? -Никто людей не неволит! – веско отозвался Живописцев. – Если, к примеру, Митяй вопреки мнению народонаселения острова упорствует в заблуждениях, мы его просим – не ходи на выборы, не калечь общий политический фон. -А как же свобода волеизъявления? Он же не хочет за Бутина, а хочет, допустим, за КПРФ! -Митяй? За КПРФ? – Живописцев рассмеялся. – Ну, на кой ляд она ему сдалась, Митяю нашему? Ему не партия важна, а фасон свой держать! Тут уж вся надежда только на Шуру Поливанову, в смысле, чтобы Митяя с его фасона сбить! Она ему всю картину его будущей жизни объяснит, которая при его упорстве станет сильно тусклой! -А, скажем, не справилась тетя? – Беркас погрозил улыбающейся тете Шуре пальцем, будто подозревая ее в недостаточном усердии, – Проголосует он все же иначе, чем она его просит… -Я ему проголосую! – пригрозила неженским кулаком тетя Шура, - Случается такое иногда! – не согласился с ней Самвел Гургенович. – Мы каждому 'пятидесятнику' квоту выделяем – на тех, кто по идейным соображениям не с нами. Бывает на пятьдесят человек один – два, ну, три, но не больше. И все наперечет, пофамильно нам заранее известны. -У нас тут партий особо нет никаких, – веско заявил Николай Тимофеевич. – Народ у нас принципиальный, беспартийный, значит. Конечно, мы с Самвелом по разнарядке в партии состоим, так как из области указание имеется. Потом еще три коммуниста есть…Один либеральный демократ, сторож Егорыч из интерната, но он выпивает шибко и к восьми вечера в воскресенье, обычно, проголосовать не поспевает, только к утру отходит…Мы все за остров наш голосуем! Как меж собой договоримся, за то и голосуем! Народ к этому с пониманием! А если каждый сам за себя пойдет, если партии тут командовать станут, беспорядок начнется… Зачем нам?…Ты не подумай, Беркас, что мы народ без убеждений? – Живописцев потрепал Каленина по щеке, пытаясь добиться, чтобы тот приоткрыл глаза. -…Уснул, вроде. Я что говорю, Самвел Гургенович: прав он! – дядя Коля осторожно приладил поникшую голову Каленин рядом с тарелкой. – Придется нам активнее партиями заняться. Коммунистов пусть Митяй дополнит… Пролетариат, как-никак! К тому же оппозиция -А в эту, как ее, в 'Партию жизни' кто войдет?… -Не надо этого! – строго отреагировал Живописцев. – Я же не для смеха… Кого ты в нее запишешь без насилия над человеческой личностью? Если кто сам захочет, тогда конечно, но специально не надо! Три партии для маленького острова – в самый раз! Выпили за честные выборы…… Так вот, сказать, что после той ночи Каленина мутило с похмелья, значит сильно приукрасить его реальное состояние. Идти поутру к Родьке он согласился только потому, что тот, видя его жуткие мучения, обещал баню, холодный квас и поклялся матерью, что не будет предлагать гостю выпить. И когда Беркасу представили Веру как первую красавицу России, которая вскоре поедет не куда-нибудь, а в Лондон
