глядя прямо в глаза, сказала, наконец:
– Знала, что любишь! Но чтобы так сильно?… Поэтому за все годы твоего мучительного терпения скажу: и я люблю тебя, Сергей!
Только не было в мире такого поступка, который мог бы заставить Тоню произнести эти слова. Разве что пытать ее страшной пыткой?! Да, похоже, и под пыткой не скажет…
А вышло все после ее возвращения из Астрахани, с курсов повышения квалификации клубных работников. Что уж там у нее было – толком никто не знает и поныне. Только встретив ее на причале, Сергей на глазах у всех ударил жену наотмашь по лицу. А потом, того хуже, выхватил из-за голенища заранее припасенную нагайку, задрал ей юбку, да и полоснул сыромятиной по розовым ягодицам – так приложился, что гладкая упругая кожа сразу лопнула и брызнула алым соком.
Те, кто видел эту безобразную сцену, а таких нашлось с десяток, рассказывают, что после страшного удара Антонина спокойно одернула подол и, не говоря ни слова, пошла к дому. Росточку она была невеликого, но шла твердо и гордо, будто какую правоту за собой знала.
Серега опомнился, догнал ее и бухнулся перед ней в пыль на колени. Она же и тут повела себя странно: потрепала мужа по густым смоляным вихрам, да и двинулась мимо, будто ничего и не было.
А Сергея настиг молодой сержант милиции Тимоха Коровин. Так, мол, и так, говорит, пройдемте за рукоприкладство! Нарушаете! Хулиганите в публичном месте! Драка против представительницы женского пола!
Ну, Серега всего-то отмахнулся от него: мол, отойди, козел! Не твое собачье дело в семейные ссоры встревать! Но отмахнулся неудачно. На 'среднюю тяжесть при исполнении', поскольку попал Коровину в челюсть, которая возьми да и хрустни в двух местах! И сел Серега, как водится.
Дали два, отсидел один…
Может, история и забылась бы с течением лет, учитывая, что побитая мужем жена в деревне дело обычное, а получить срок за драку мог почти каждый островной житель мужского пола, достигший шестнадцати лет.
Но эта семейная стычка запомнилась еще и другим, совсем уже скандальным поворотом сюжета: ровно через девять месяцев, день в день, Антонина родила дочку. Эту арифметику деревенские доброхоты вычислили сразу, ну, и пошли всякие разговоры, сдобренные тем, что Вера к пятнадцати годам вымахала выше матери на целую голову и к тому же была яркой блондинкой, тогда как и Сергей, и Антонина – оба были темноволосыми.
Доброхотов нисколько не смущало, что лицом Верка была копия отец – только другой масти. К тому же Сергей Шебекин был парень плечистый, а уж ростом точно больше маховой сажени.
Замолить дикий поступок Сергею не удалось. Антонина установила свой строгий порядок жизни с мужем. Он был полностью обихожен. Ходил, как полагается, всегда в чистом. После работы его встречал накрытый к ужину стол, дома были уют и порядок. Но с Сергеем она почти не разговаривала и до себя допускала только в крайнем случае, когда видела в глазах мужа окончательную муку. Да и то с показным безразличием.
С каждым годом такой жизни Сергей все больше сникал и терял жизненную устойчивость. Пробовал кричать на жену, пару раз легонько поучил ее кулаками – но все без толку. Антонина гордо молчала и гнула свое.
Порывался Сергей даже уйти из семьи. Уехал как-то, ничего не сказав, 'на землю' и отсутствовал больше недели. Говорили, что пил по-черному, гулял напропалую. А когда вернулся, Антонина спокойно приняла его назад и, ни о чем не спросив, продолжила свою многолетнюю пытку.
Особую пикантность истории придавало то, что Антонина заведовала местным клубом, а по совместительству была и массовиком-затейником, и руководителем всяческих кружков, и даже киномехаником. То есть слыла женщиной во всех отношениях общительной и веселой. К тому же к сорока годам она сохранила ладную фигуру и яркую внешность, что еще больше усиливало Серегину тоску и семейную безысходность.
После Веркиного конкурса опять пошли разговоры, что Серега, мол, уж точно не причастен к появлению на свет этакой красавицы. Сплетники, понятно, забывали, что до этого Верку красавицей никто в деревне и не считал, хотя немалые способности по части пения и актерского дара признавали. Что, между прочим, изрядно ослабляло версию о внебрачном происхождении, так как Сергей прекрасно пел и слух имел отменный.
Когда взбешенный Беркас Каленин решительно толкнул калитку его палисадника, Шебекин выбрасывал во дворе адреналин в борьбе с кряжистым комлем, пытаясь развалить его ударами тяжеленного колуна.
Сергей был в майке, мокрой во всю широкую спину, и загар имел традиционный для этих мест: все, что не прикрывала майка, было золотисто-шоколадного цвета, но когда Сергей вскидывал в замахе руки, было видно, что подмышками и под майкой кожа у него молочно-белая.
– Что скажешь? – мрачно спросил он, увидев Каленина.
– Поговорить надо! – ответил тот.
– Надо! – согласился Сергей и отложил колун. – Пошли в дом. Там прохладно.
Сели за стол. Сергей толкнул навстречу Каленину стакан с квасом, а сам приложился напрямую к банке.
– Что у тебя с Веркой? – утерев губы ладонью, спросил он.
– Ничего! – твердо ответил Каленин.
– Я так и думал! – Шебекин протянул руку и примирительно произнес: – Давай знакомиться!
– А заявление? – спросил Каленин, пожимая крепкую ладонь.
– Чего – заявление?
– Говорят, кто-то обратился в милицию, будто я… – Каленин неожиданно для себя самого смутился, – дочь вашу к сожительству принуждал!…Мне вон Коровин и перспективу нарисовал: пять лет, говорит, за развратные действия…
– Не знаю ничего про заявление! – сверкнул глазами Шебекин. – А Коровин мне – тот еще друг! Год через него отсидел! И давай на 'ты'!
– Давай! Верка, она все придумала, историю эту. Что я ее на конкурс готовил, что в Лондон вместе летим. Выставила меня в дурацком свете.
– Но ты ж, говорят, особо и не отпирался?
– Да я не понял поначалу ничего! Смотрю, хочет она, чтобы я ей подыграл. Вот и доигрались!
– Артистка, эт-точно! – вздохнул Шебекин. – По жизни артистка! Она и не такое удумает. В мать пошла! Та фантазии всякие придумывала, через которые и разлад меж нами! И эта соплюшка туда же!… Не бери в голову!
– Да я что, только вон какая волна по деревне пошла. Вера-то мне все рассказала, только потом. И смех, и грех! Может, по-отцовски ее вразумить?
– Я уже вразумлял одну! – Шебекин снова помрачнел. – А что, Коровин так и сказал: мол, я заявление подал?
– Не про тебя конкретно! Говорит – граждане жалуются.
– Врет, стервец! Все врет! Сам же и придумал, про заявление! Нервы мотает да власть свою демонстрирует!
– Он еще много чего сказал! Все, говорит, про меня знает. Как будто не спит, не ест, за мной следит, всю жизнь мою выведывает и в коробочку по кусочку складывает.
Каленин вдруг поймал себя на мысли, что начинает строить фразы так, как говорят его собеседники. Вот, к примеру, произнес 'выведывают' и тут же подумал, что раньше никогда это слово не применял, а тут выскочило откуда-то. К тому же он с удивлением услышал за собой, что распевает концы слов и жестко произносит шипящие.
– А человек он такой поганый! – сказал Шебекин. – Его зависть гложет. Зависть – она его по жизни и тащит. Сороковник уже, а все старлей! В звании не вышел, так через другое отличиться хочет. Он через зависть и чемпионом района по карате стал!
– По карате? – с удивление переспросил Каленин, вспоминая как тряс чемпиона за грудки.
– Ну!… После того, как я его помял… Они, что ростом не вышли, почти все злые. Возьми хоть
