какой-то знак. Марк интуитивно догадался, что сейчас что-то произойдет, они попытаются обезвредить бандита и надо ждать атаки.
'Что они будут делать?' – лихорадочно думал Марк. И вдруг его озарило: 'Ну конечно, стрелять! Тот, что остался в проеме двери! Именно сейчас, пока его заслонил выходящий напарник, пока боевик на секунды потерял его из виду, он достает оружие и готовится к выстрелу! Расстояние три метра! Но выстрел должен быть ювелирно точным, иначе пуля заденет кого-то еще. Чтобы этого избежать, выстрел надо производить по максимально крутой траектории – сверху вниз!'
Марк молниеносно прокрутил ситуацию в голове и принял решение. Он давно многократными движениями кистей ослабил веревку, и теперь ему было достаточно одного рывка, чтобы освободить руки. Он все рассчитал и теперь, выполняя задуманное, неожиданно сделал большой шаг в сторону, заставив бандита потерять равновесие. Вся конструкция пошатнулась и развернулась так, что Марк оказался лицом к трапу, а боевик – спиной.
– Эй! – успел крикнуть тот, пригибая голову. – Ты чего?!
В эту секунду Марк выдернул руки из веревочной петли и рухнул на колени, открывая стрелку цель. Одновременно он резко ударил кулаком под коленный сгиб матерящегося Живописцева, отчего тот тоже провис на веревках, еще больше расширив сектор для стрельбы.
Хлопнул выстрел. За ним, практически без паузы, второй и третий.
Боевик дважды характерно дернулся, и Марк понял, что пули попали в цель. Он мгновенно оценил расклад: сраженный наповал боевик падал на землю и тащил за собой всех остальных, так как весил явно больше центнера. Сопротивляться падению было невозможно, поскольку вслед за ним валился и закричавший от боли Коровин, и когда все четверо оказались на земле, вышло так, что участковый упал на вооруженную пистолетом руку террориста.
Ручка догадался, что пули достали и дотошного участкового.
'Граната! Где граната?' – Марк не то чтобы увидел, а скорее догадался, куда пошла рука с гранатой. – Вот она!… Кольцо?… – Он переместил взгляд и увидел, что выдернутое кольцо висит на пальце мертвого боевика, а граната остается в плотно сомкнутой ладони, которая лежит на земле прямо перед Марком, возле его левого колена.
'Повезло!' – подумал Марк, и в эту же секунду в его мозгу что-то взорвалось, глаза застлала кровавя пелена, и он потерял сознание. Коварная болезнь второй раз в жизни ударила его в самый критический момент. Он выгнулся в конвульсиях, и в этот миг ладонь убитого боевика вдруг резко разжалась, словно какие-то остатки уходящей жизни дали мышцам последний импульс, и они освободили взрывателю дорогу к смертельному заряду.
Марк ничего этого не видел. Он еще раз неестественно выгнулся и стал падать на живот. Он не видел, как рванулись было к нему мужики из вертолета, но заметив сработавшую гранату, остановились. Как пытается вскочить с носилок раненый Евграфов. Как смотрит на него широко открытыми глазами мальчик Вова, узнавший странного дядю, давшего ему на кладбище точно такую же 'гданату'…
Ничего этого Марк не видел, продолжая валиться на живот. Через мгновение он накрыл гранату своим хрупким телом, а еще через секунду раздался взрыв.
Подоспевшие сразу после взрыва спецназовцы растащили все еще связанные тела.
Все, что осталось от киллера-невидимки по прозвищу 'Мрак', накрыли принесенным из ближайшего дома старым одеялом, на котором тут же стали проступать кровавые разводы.
Живописцева с трудом привели в чувство. Он был контужен близким взрывом и ничего не понимал.
Коровин, раненный в шею, откашливался кровью и стонал. Над ним уже колдовали врачи.
Стрелявший спецназовец – тот, что был в вертолете – сидел тут же рядом и нервно курил. К нему подошел генерал Гирин, которому по дороге доложили о случившемся.
– Я в темя стрелял, товарищ генерал! Первые две точно, а третья… Он падать начал… Вот пуля ниже и прошла. Потом хотел гранату перехватить, даже место определил, куда ее бросить: в пустой вертолет хотел, чтобы осколки внутри остались… А этот, – он кивнул на одеяло, – меня опередил, накрыл ее собой.
Спецназовец был настолько потрясен, что разговаривал с Гириным сидя, в нарушение устава. Потом опомнился, бросил сигарету и вскочил. Но Гирин молча похлопал его по плечу, и подошел к Баркову, который сидел на корточках возле убитых. Когда Гирин приблизился, он откинул край одеяла там, где угадывалось лицо погибшего, и сказал, как бы отвечая на незаданный вопрос:
– Он самый, Юрий Борисович! Фамилия у него смешная… была.
– А этот? – Гирин кивнул на Коровина, которого перевязывали медики.
– Местный участковый…
– Геройский, между прочим, парень! – решительно вмешался в разговор пришедший в себя дядя Коля. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от звона в ушах. – Сначала он, товарищ начальник, с острова с боем прорывался, когда бандиты нас захватили. Потом на маяке с нами был и по бандитам стрелял. И тут вот, супостата повалил! – Николай Тимофеевич кивнул на мертвого бандита. – Пистолет захватил! Герой, одним словом! Как и этот, что гранату собой накрыл!…Вы бы поспособствовали, товарищ генерал, чтобы обоих к высокой награде определили. Может, и на Героев России не поскупятся! И пусть оба нашими земляками числятся! Тимофей – тот само собой. Но и этот, чернявенький, царство небесное, тоже пусть нашим считается!…На стене школы памятную доску повесим. А лучше вот: часовню еще одну возведем в память о всех невинно убиенных…Как, вы сказали, героя погибшего звали?
– Марком! – подсказал Барков.
– Как апостола! Значит, будет часовня святого Марка.
Гирин молча кивнул.
– …Такой уж остров наш, особый! Народ тут гордый! Вы отметьте это в своих московских реляциях! Пусть знают об том, что не посрамили мы память дедов наших! Все, как один, встали!…
Гирин двинулся, сутулясь, куда-то в сторону маяка, а Живописцев все продолжал что-то вещать ему вслед…
Счет закрыт
В Лондоне почти никогда не бывает настоящей зимы. Снег, конечно, иногда выпадает, но тут же куда- то исчезает. Именно не тает, а исчезает. Падая с неба, он не долетает до земли, а будто бы растворяется в воздухе. И русскому человеку понять эту природную аномалию невозможно: за окном минус пять, идет снег, а снега под ногами нет. А значит, нет и зимы, поскольку ее признаки обнаруживаются только в том, что уже с начала ноября на улицах и в магазинах появляются многочисленные елки, украшенные новогодними гирляндами и игрушками.
Вся эта рождественская и новогодняя мишура не исчезает с улиц ровно столько, сколько, собственно, и длится то, что тут, в Лондоне, называется зимой.
Потом елки пропадают. Лондонские мужчины, шмыгая красными носами, начинают ходить на работу в одних костюмах, без плащей, а женщины запросто могут появиться на улице в легкой шубе или пальто, что соответствует погоде, но без чулок, выставив напоказ синеватые от холода ноги. И это странное зрелище является абсолютно непостижимым для русского человека, который мороза боится, конечно же, гораздо меньше лондонцев, но привык к погоде относиться с уважением и поэтому одевается сообразно ее требованиям.
Короче говоря, в феврале тут уже начинается нечто среднее между прохладной осенью и неудачным летом.
Последний раз Александр Фомин, он же Алик Хашими, а теперь Милко Златич, гражданин Сербии, бывал в Лондоне лет пятнадцать назад, как раз в такое непонятное время.
Всего один день.
Он тогда прилетел рано утром в аэропорт Хитроу, взял такси и на своем безупречном английском
