Вера пересела за другой столик, деликатно давая возможность Фомину и Каленину продолжить прерванный ее появлением разговор.
– Я все мучаюсь, думаю, мог ли тогда отговорить отца от этой безумной авантюры… Чувствовал, что все кончится трагедией! – Фомин сгорбил могучие плечи и сцепил до белизны пальцы. И хотя был он в элегантном дорогом костюме, Степан Морозов взглядом знатока отметил, что для человека под пятьдесят тот сохранил отменную физическую форму.
– Когда прощались, я уже знал, что навсегда, – продолжил Фомин. -…А правда, что в аквапарке, где люди погибли, не было никакого взрыва?
– Правда! – угрюмо кивнул Каленин. – Вина строителей, точнее, проектировщиков… Ваш отец, Саша, натворил немало… Но к трагедии в аквапарке генерал Игнатов отношения не имел, только он сам об этом так и не узнал.
– Да, я знаю, его застрелила охрана… – кивнул Фомин.
Каленин как-то искоса взглянул на него и сказал:
– Не совсем так…
– Что вы хотите сказать?! – вскинулся Фомин.
– Он считал, что люди в аквапарке погибли из-за него… И покончил с собой.
– Но как…
– Обезоружил офицера ФСБ и застрелился из его пистолета… Мы с Асей, – он кивнул на жену, – потом ходили по всем начальникам, только до президента не дошли! Всех просили, чтобы вам дали возможность вернуться в страну. Я рассказывал о вашей судьбе, о вашей абсолютной непричастности к истории с Шарпеем,… с президентом Фадиным! Но… никто не захотел брать ответственность. Все кивают куда-то наверх!… Говорят, надо проводить подробное следствие… начиная с Афганистана.
– Спасибо, конечно! – кивнул Фомин. – Но прошу вас, оставьте эти хлопоты!… Моя жизнь, о которой вы знаете далеко не все, сложилась так, что я теперь могу жить только под чужими фамилиями и уж точно не в России!…
Александр достал сигарету, закурил…
– Я попросил о встрече по другой причине, – продолжил Фомин. – Здесь десять тысяч долларов, – он протянул пухлый конверт. – Отец накануне… всей этой затеи… успел перевезти прах матери с Сахалина в Питер. Задумал памятник поставить, но не успел. В конверте, помимо денег, эскиз надгробья, который он мне передал. Сделайте, как он хотел, очень прошу! Мне больше обратиться не к кому, а душа болит… Тем более что могилы отца уже не будет никогда. – Фомин глубоко затянулся. – Пускай хоть одно место на земле останется, как память о нем и о матери…
Каленин положил конверт в карман и коротко бросил:
– Сделаю!
– Если не хватит денег…
– Не волнуйтесь, – вмешалась в разговор Ася. – Мы все сделаем, как надо!…Я очень жалею, Александр, что тогда, на Рублевке, не удалось отговорить вашего отца от его безумных планов. Все было бы по- другому…
– Может быть! – неохотно согласился Фомин. – Только у каждого свой путь. Отец его выбрал и прошел до конца!…Спасибо за встречу! – Он поднялся, пожал руку Каленина и аккуратно подержал в своей крепкой ладони узкую Асину ладошку. -…Я пойду!
– Вы теперь намерены постоянно жить в Англии?
Вопрос неожиданно смутил его, и он ответил, подумав секунду:
– Помните, у Чейза есть роман с грустным финалом? Он называется 'Весь мир в кармане'. Так вот, у меня тоже в кармане весь мир…Кроме России. И финал этой моей истории, как в том романе, тоже будет непременно печальным. Так уж сложилось!…Прощайте!
Фомин взял со стула плащ и двинулся к выходу. Проходя мимо Морозова, он неожиданно остановился и сказал:
– Как профессионал профессионалу: никогда не садитесь спиной к входной двери. Надо выбирать место так, чтобы видеть и охраняемый объект, и вход…Извините!
Утром следующего дня Фомин отправился на встречу с последним из той троицы, кого он считал виновными в смерти отца.
Первым погиб генерал-лейтенант милиции Петр Удачник. Его убили свои же соратники в тот день, когда застрелился генерал Игнатов.
Через несколько месяцев в Доминиканской республике, в собственном роскошном доме прямо на берегу океана, погиб пожилой мужчина. Расследование показало, что смерть наступила в результате нелепого несчастного случая, а именно удара током из-за неисправной электропроводки. Погибшего опознали как Билла Долецки, в прошлом – сотрудника ЦРУ.
И вот теперь в живых остался один…
Николай Алексеевич Дибаев жил в Лондоне уже почти два года, и эта жизнь была для него абсолютно невыносимой! Он не знал, куда себя деть, и поэтому медленно, но неуклонно погружался в алкогольное безумие, к которому был склонен и раньше. Но там, в Москве, его всегда останавливала на краю пропасти ответственная работа в Кремле и необходимость чуть ли не каждодневно общаться с первыми лицами государства.
Кроме того, прежняя жизнь была чрезвычайно увлекательным занятием. В ней он реализовывал свое призвание управлять судьбами людей, которых он мог при желании превратить в придорожную пыль или, наоборот, возвысить до небес. И именно эта роль – почти Бога, стоящего за кулисами огромной политической сцены и реально управляющего ходом грандиозного спектакля, нравилась ему больше всего на свете.
Особо тешила его самолюбие возможность решать трудные, почти невыполнимые задачи: к примеру, взять и опрокинуть с пьедестала какого-нибудь непотопляемого фаворита, который, оказавшись неожиданно в опале, потеряв бизнес и влияние, мог только догадываться, что его жизненный крах – это дело рук могущественного и беспощадного Коли Дибаева!…
Теперь барьеров не было. И Коля пил, что называется, до гашетки, то и дело погружаясь в состояние алкогольного психоза, превращаясь в обезумевшего зверя, который, завывая, бросался на первого встречного, пытаясь вцепиться ему в глотку… А если это не удавалось, Коля начинал калечить себя, разрывая ногтями до глубоких ран собственное тело. И тогда молчаливые узбеки привычно привязывали его к койке, вызывали врачей и терпеливо ждали, когда хозяин снова обретет человеческий облик.
Светлые периоды становились все короче, а запои все тяжелее. Куда-то делась его способность стойко переносить лошадиные дозы алкоголя. Теперь хватало нескольких рюмок, чтобы дойти почти до бессознательного состояния, а наутро ощущать полную разбитость, которая не уходила, пока в глотку не залит стакан ледяного пива. Когда пиво переставало действовать, наступал черед первой рюмки – и так по кругу, без остановок, в течение нескольких дней, до очередного озверения, до покусанных в кровь рук, до впившихся в тело веревок…Наркологи, капельницы, уколы…
Дальше наступала неделя тревожной, изматывающей трезвости, а потом снова начинался запой…
Пакет, который Фомин отправил Дибаеву, тот получил через сутки. Охрана аккуратно вскрыла его, выяснила, что опасности нет, и передала обычный DVD – все, что было в пакете – Николаю Алексеевичу.
На экране Дибаев увидел пожилого грузного мужчину, которого узнал с трудом: Билл Долецки… Они встречались в далекие годы, когда Николай Алексеевич был начинающим депутатом Верховного Совета РСФСР.
Долецки отменно владел русским языком, но сейчас говорил, немного сбиваясь. Он со всеми деталями рассказывал, как была задумана операция по устранению Шарпея, как изготовили документы, призванные убедить генерала Игнатова в том, что президент России, Иван Михайлович Фадин, по кличке 'Шарпей', якобы предавал свою страну во время войны в Афганистане, а потом стал главным российским наркобароном…
Американец в деталях описывал, как была проведена операция по вербовке Фомина и как спецслужбы США использовали его в качестве снайпера для тайных операций в различных уголках земного шара.
