неизданным, была благополучно разрешена» (Континент, № 107, с. 314).
Как видим, в значении русского издания для голосования в Стокгольме уверены были все стороны – и номинировавшие Пастернака персоны (Альбер Камю, Андрэ Мальро), и французские друзья (Брис Парэн, Жаклин де Пруайяр), и агенты ЦРУ, и голландские контрразведчики, и семья писателя. В 2009 году мы узнаем, были ли у них для этого основания.
17 сентября 1958 года до Переделкина дошли смутные вести, и Пастернак немедленно делится своей радостью с Жаклин:
«Прошел слух, что роман вышел в оригинале, продается и читается. Как это произошло? Правда ли это? Тогда, даже приглашая Вас на мое будущее четвертование, я не могу найти слов, чтобы высказать Вам свою благодарность и радость».
Пастернак был уверен, что это дело рук Жаклин (а чьих же еще?), что она выполнила его поручение и довела русский текст до типографского станка. 24 сентября, обращаясь к Сувчинскому, он повторил вопрос: «Правда ли, что Д. Ж. вышел в оригинале? Будто его видели путешественники на выставке в Бр<юсселе>».
Вразумительного ответа автор не мог получить ни от кого. Ни Жаклин, ни Сувчинский сами не владели ситуацией.
Больше же всех недоволен произошедшим (если не считать официальную Москву) был Фельтринелли: в «Мутоне» ему никто не раскрыл коварного замысла – раздавать издание бесплатно. Да еще и от ватиканского имени, да еще и целенаправленно советским туристам! Это же чистая провокация.
И он был совершенно прав. ЦРУ обвело вокруг пальца всех: такой хитрости, как запасной издательский вариант (Мюнхен – Гаага), никто не подозревал, а кто ждал официальных шагов «Мутона» (Жаклин – летом, Фельтринелли – осенью, главный редактор ван Скуневельд – по мере подготовки корректуры), тот не догадывался о тайной типографской игре де Риддера.
И Фельтринелли пришел в ярость: его имя на титульном листе каждый журналист мог теперь связать с политической провокацией против коммунизма. ЦРУ несколько переиграло: Нобелевский комитет мог испугаться возникшего скандала. Надо было отступить на шаг назад.
И Анонимное Общество «Издательский Дом Мутон и Ко.», расположенное в Гааге по адресу Хердерштраат, 5, сделало заявление для печати о том, что по ошибке ими был выпущен на русском языке роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» тиражом 1060 (так в заявлении. –
Заявление было послано в важнейшие мировые газеты: «Corriere della Sera» (Милан), «Telegraf» (Гаага), «Times» (Лондон), «New York Times», «Figaro» (Париж), «Die Welt» (Гамбург) и «Frankfurter Allgemeine Zeitung».
В многочисленных интервью директор «Мутона» Фредерик Эекхаут объяснял произошедшее чистейшим недоразумением, поскольку руководитель издательства Питер де Риддер, не поставив его в известность, выполнил сторонний частный заказ и сам уладил дело с Фельтринелли, ничем не обозначив участие политически нейтрального «Мутона». За действия же личностей вроде Владимира Толстого, раздававшего книгу советским туристам в Брюсселе, он, Эекхаут, не отвечает, хотя и глубоко сожалеет, что с именем его издательского дома кто-то посмел связать политическую провокацию.
А как же смотрела на все это Жаклин де Пруайяр, с грустью и отвращением перелистывавшая мутоновский том? Что могла она написать Пастернаку? Как объяснила бы, что рекомендованный ею «Мутон», в котором вот-вот ожидался выверенный вариант романа, разродился кошмарным уродцем?
Мы уже приводили слова Жаклин из частного интервью:
«Эти люди охраняли меня, чтобы я не была в затруднении перед Пастернаком. Потому что если бы я знала, что это деньги ЦРУ, это было бы для меня ужасно. Потому что это стало бы политическим делом, а у меня это было духовное дело» (Жаклин).
Эти слова, против воли Жаклин, выдают ее позицию. Она здесь совершенно ясно определяет свое место во всей истории. Хочу процитировать еще раз, поменяв местами порядок фраз:
«Если бы я знала, что это деньги ЦРУ, это было бы для меня ужасно. Потому что это стало бы политическим делом, а у меня это было духовное дело. Эти люди охраняли меня, чтобы я не была в затруднении перед Пастернаком».
То есть, чтобы остаться перед Пастернаком в белых ризах. Именно эта позиция, с моей точки зрения, и была разработана для Жаклин в беседах с Клемансом Эллером и мужем-адвокатом: Жаклин не должна была знать о «грязной» стороне дела. Богу – Богово, кесарю – кесарево.
Но что думать о ее недовольстве пиратством, если, как пишут Евгений и Елена Пастернаки,
«еще до присуждения Нобелевской премии Фельтринелли получил письмо от Жаклин де Пруайяр, датированное 10 октября, в котором она выражала свои сожаления по поводу скандального издания „Доктора Живаго“ у Мутона и предлагала узаконить его, напечатав большой тираж по уже сделанному набору?» (Континент, № 108, с. 230—231).
Как расценить такое предложение в контексте «духовного дела», верности данному обещанию?
«Фельтринелли, – продолжают Пастернаки, – отвечал, что помирился с Мутоном и договорился о своем собственном издании русского „Живаго“ у него и в Мичиганском университете весною 1959 года» (там же, с. 231).
Мы увидим, что из этого выйдет: на продолжение дела с «Мутоном» Фельтринелли не пойдет, но неверно и замечание Жаклин в предисловии к французскому изданию писем Пастернака. Она пишет, что Фельтринелли «уничтожил свинцовый набор» мутоновского издания (Lettres, с. 44). Но не было у «Мутона» этого свинцового набора: книга набиралась в Мюнхене Григорием Даниловым, а в Гаагу привозили бумажную верстку для офсета. Может быть, Фельтринелли велел ее разрезать? В любом случае, жизнь набора он не прекратил – скоро мы узнаем, почему.
Вступимся за Жаклин де Пруайяр. Нам кажется, что Евгений и Елена Пастернаки не совсем аккуратно выразились: Жаклин явно предлагала узаконить не пиратский набор, а выверенный, тот, над которым она сама трудилась и вычитывала, тот, что прибыл в «Мутон» с парадного входа и лежал у Эекхаута и Скуневельда.
Тем временем Феликс Морроу, празднуя не им выполненное задание (а на самом деле сыграв роль полуподставной фигуры), решает, что после выхода в свет русского текста, можно заняться и коммерцией. Он обращается к ЦРУ за разрешением выпустить «Доктора Живаго» в Америке, в Мичиганском Университете, главу издательства которого (Фрэда Вика) Морроу хорошо знает. ЦРУ поначалу не против, и Морроу приезжает в Соединенные Штаты не с пустыми руками, а с той версткой, с которой, по его ошибочному мнению, отпечатан голландский Пастернак. Это верстка Раузена, которая теперь доставляется в Мичиган и на несколько лет становится матрицей для всех тиражей американского рынка. А поскольку машинопись у Раузена была всё того же самолетного происхождения, то (хоть и подправленный какими-то нью-йоркскими русскими) и мичиганский «Живаго» обречен на неточности и пропуски, на ошибки «миланского» поколения. Под грифом Мичиганского университета книга выйдет официально в январе 59- го, но фактически – в декабре 58-го. И этому тоже будут предшествовать скандалы и выяснения отношений.
Если осенью в Переделкино ничего еще не было известно о судьбе русского гаагского издания, то на Западе ходили противоречивые слухи. Раз «Мутон» отпечатал тираж, значит, где-то должны быть доступны экземпляры. Но где они? Почему не поступают в книжные магазины? К кому обращаться за разъяснениями? Волновались и русские читатели в Америке. 1 октября нью-йоркская газета «Новое русское слово», планировавшая распространить нашумевший роман по подписке, на первой странице опубликовала следующее объявление:
«О романе Бориса Пастернака ДОКТОР ЖИВАГО В ответ на многочисленные запросы читателей сообщаем, что роман „Доктор Живаго“ получен пока в одном только экземпляре. Когда он получится в достаточном количестве экземпляров, чтобы поступить в продажу, пока неизвестно. В ближайшие два-три дня выяснится вопрос о возможном печатании романа в газете».
Через неделю, 8 октября 1958 года, решение газетой было принято:
«Роман Бориса Пастернака
