ввергнут сатана в ад, в пепел безобразный. Волю мою утверждая, – уподобляюсь миродержателю, и в том вижу добро и порядок добрый, укрепление земли, изобилие плодов и благочиние людем. Волю мою утверждаю по совету с совестью моей в тревоге и в трепете вечном… Аз есмь единодержатель и ответ держу даже за каждую слезу вдовью… Некто, повергающий меня в прах, как Давид Голиафа, всю землю русскую повергает… Мне – срам и бесчестье – вся земля русская стыдом закрывает лицо свое… Позвал я вас для совета и дела, как отец, ибо трудны дела наши… Пусть скажут опричники. Сабли у них изострены, кони под ними пляшут… Знаю, знаю – черные кафтаны с метлой да собачьей головой для иных из вас – хуже чумы… Опричный двор – здесь на Воздвиженке – преужасное звериное логовище, недаром на воротах-то – львы дыбом поставлены… Потешается-де царь Иван, глумится над Москвой… Любезных опричников землей верстает, а вотчинных князей да бояр с земли сводит… Чего потупились? Правду говорю… Не ради потехи завели мы опричнину… Спросите их: отдавать ли немцам наши древние, кровью возвращенные, ливонские города, как нам велит Константин Воропай?.. Быть ли стыдному миру?
Суворов
Среди опричников – одобрение.
Басманов. Вот что, земские люди, – нам не только городов – десятины одной не отдавать ливонской земли… Аминь!
Суворов. Турки под Азовом али татары в Дикой степи, – потеха любезная… Гуляй! Чего там!..
Одобрение.
Темкин. Где мне скажет государь стать – там стану, хоть тридцать три короля с нами бейся… Велено одолеть – одолеем…
Оболенский. Гляди – беснуется княжонок! Родословец-то свой пропил, в чужом кафтане ходишь. Стыдно, князь Темкин.
Темкин. Я – опричник, хоть не ниже тебя сижу, князь Оболенский-Овчина.
Оболенский. Сядь, сядь рядом – я тебя спихну с лавки, щенок…
Малюта. Земские люди… Государь у вас не спрашивает – отдавать ли города немцам… Государь у вас спрашивает – любите ли вы его? Любите ли его, как мы любим? Для того мы, опричники, черные кафтаны надели, чтоб не жену, не детей, не отца с матерью любить, а любить одного государя… Ну, простите…
Иван
Вяземский. Государь, я твой слуга… Умру, где прикажешь…
Иван
Годунов. Только что, государь… Везли без отдыха, – я подставы до самой Твери выслал… Уж больно страшны, не знаю, как их и показать. Я им по ковшу вина поднес…
Иван. Веди.
Годунов. Веду, государь.
Иван. Обидно нам было видеть великую тесноту наших торговых людей в Варяжском море… Задумали мы позлатить былую славу Великого Новгорода, и Пскова, и Нарвы… Да как позлатишь, когда прямой разбой кораблям русским. Послушайте, поглядите, что сделали они с нашими торговыми людьми…
Годунов открывает дверь. Слуги вводят троих ободранных людей. Раны их открыты, лица распухли, волосы и бороды дико взъерошены. Они вопят, простирая руки.
Купец Хлудов. Князья, бояре, люди московские, глядите, что с нами сделали.
Движение ужаса среди посадских.
Купец Путятин. Ох, лихо, лихо… Мертвы ли мы, живы ли мы – не знаем сами…
Купец Лыков. Убили нас, убили, убили, до нитки ограбили…
Купец Хлудов. Тело наше терзали, кровь нашу лили… Знаете ли, кто сделал это над нами, кто нас при-мучил?
Купец Калашников
Купец Хлудов. Это я, я, Степан Парамонович… С того света вернулся, и мать родная не узнает.
Купец Калашников. Кто же вас, купцы, при-мучил и ограбил, какой вор?
Купец Путятин. Плыли мы, видишь, из Нарвы, на датском корабле в Англию мирным, честным обычаем…
Купец Лыков. Убили нас, убили, убили, до нитки ограбили.
Купец Хлудов. Немцы ливонские налетели на нас в море, – топорами рубили, ножами резали, с корабля нас в морскую пучину ввергли… За то лишь, что московские мы купцы.
Купец Путятин. Тем только и спаслись, что рыбаки нас подобрали…
Купец Лыков. Волны морские нас топили, рыбы нас кусали, птицы нам власы