— Я могу купить. Маленькую упаковку.
— У нас не хватит денег.
— Нет?
— Нет. Подожди, пока Уилли не заплатит мне.
— Поскорее бы. Он же знает, что тебе нужны деньги.
Уилли был старым другом, обзаведшимся собственной небольшой типографией. Тил был его художником — придумывал логотипы для визитных карточек и бланков клиентов Уилли. Сейчас эта работа была единственным источником дохода Тила. К счастью, чердак он снимал у своего дяди.
Нимбус обошла вокруг и села к Тилу на колени. Он устало улыбнулся и потер ее бедро через хлопковую мягкость ее застиранных тренировочных штанов. Оба они еще не переодели теплые костюмы, в которых спали, и не приняли утренний душ. Нимбус находила грубую щетину Тила и его растрепанные волосы очень милыми. Он напоминал ей только проснувшегося мальчишку, протирающего глаза. Временами она испытывала к нему почти материнские чувства. Даже по прошествии года все это казалось ей таким странным, таким чужим. Но таким согревающим…
Рука Тила забралась ей под кофту и теперь скользила вверх и вниз по ее гладкой упругой коже. Нимбус чувствовала, как он твердеет под ней. Она улыбнулась ему, слезла с его колен и взяла за руку.
Кровать была недалеко от раскаленного оранжевого обогревателя, стоящего в углу их высокого чердака. Они могли сбросить одежду и оставаться поверх одеяла, не испытывая неудобства. Они согревали друг друга своими объятиями и трением своих тел, пока не начали обливаться потом.
Тил обхватил ее бедра руками, словно собираясь понести их на своих плечах, и глубоко вжался губами в мягкую белую плоть ее живота. Забрался языком в нишу ее пупка. Погрузил нос в мускус ее блестящих завитков ниже. Она держала его голову, его волосы пробивались между растопыренных пальцев, изгибавшихся от удовольствия, как и ее спина.
Когда он взглянул на нее оттуда, в его зрачках ярко сверкнул отраженный свет обогревателя. Тил унаследовал мутацию, придавшую его зрачкам золотистый цвет, что делало их похожими на металлические катаракты. Его радужные оболочки были оранжевыми. Он говорил, что видит идеально, что его зрение до предела ясно, а восприятие цвета вполне нормально, однако ей нравилось верить в то, что его зрачки были линзами, через которые фокусировалось его воображение, когда он творил. Ей нравилось, когда эти особые линзы были сфокусированы на ней. Хотя сейчас, когда он с улыбкой продвигался выше по ее телу, они сияли слегка жутковато. Когда его лицо оказалось над ее лицом, она увидела в этих ярких дисках свои отражения — они были будто две камеи с портретами.
Войдя в нее, он приподнялся на согнутых руках, чтобы взглянуть туда, где они соединялись, и оглядеть ее тело целиком. Будучи художником, он ценил формы и очертания. Она думала о том, на что же она могла вдохновлять его в этот самый момент, и чувствовала к его таинственному разуму огромную нежность. И гордость, ведь, даже несмотря на свое крайне индивидуальное видение, он позволил ей связать свое искусство с его собственным так же, как сейчас были соединены их тела.
Все те художники, которым она отдавала свое тело до встречи с Тилом, говорили, что смотрят на нее как на вдохновение. Вдохновение их собственного желания, усмехалась она про себя. Даже те, кто восхищался ее превосходными формами, могли с тем же успехом неразборчиво мычать в разгаре страсти. Жажда красоты, а не уважительное благоговение Тила. Ну, в нем, конечно, была и жажда. Но жажда уважительного толка. Тил не был позером ни в качестве любовника, ни в качестве художника.
Они впервые встретились в кафе под названием «Пар». Она выступала в представлениях того или иного рода с тех самых пор, как вылетела из средней школы и школы танцев. К моменту начала своих еженедельных выступлений в кафе Нимбус жила на улице уже полгода.
Сначала их было в труппе четверо — трое в момент прихода Нимбус. Нимбус и еще одна девушка надевали трико, которые покинувший труппу мужчина оклеил тысячами замысловато вырезанных деталей из игрушечных моделей и кусочками микросхем. Их было достаточно, чтобы покрыть всю поверхность тела, которое не теряло при этом своих округлых форм. А еще они надевали шлемы, сделанные из пластика и легкого металла и выкрашенные в тот же серо-голубой цвет, как и все остальное. Их создал один и тот же художник, и были они рогатыми, иззубренными, изящными и роскошными, словно головные уборы некой древней расы, в пирамидах которой располагались когда-то лязгающие и грохочущие заводы. Последним участником труппы был нечеловек, удоту’ут, чьи конечности лихорадочно колыхались вокруг двигавшихся в маниакальном танце женщин. Движение перемежалось периодами странных стыковок, когда две женщины и напоминающее цветок существо туго сплетали себя в живые скульптуры, пребывая без движения целый час. Эти стационарные периоды нарушал лишь редкий хрип «масла… немножко масла…», из очень старого фильма «Волшебник страны Оз».
Позже Тил признавался, что это зрелище показалось ему захватывающим, но бессмысленным, — вспышка без тени мысли.
А тем временем здоровье Нимбус ухудшалось. Она заболевала все сильнее, теряла вес, губы ее покрылись язвами. Ее человеческая партнерша завела себе бойфренда и больше не могла позволять Нимбус спать на диване. Ночевать в метро было опасно. Картонные убежища в переулках были не намного безопаснее, а зима была уже на носу. Между представлениями Нимбус стала работать по другой линии — просто чтобы прокормиться и позволить себе пройти лечение от желудочной инфекции, которую оказалось непросто побороть. Эта новая работа также предполагала использование тела…
Она однажды говорила с Тилом и к тому времени уже узнавала его в толпе, а потому, не стесняясь, присела в своем пластиковом мозаичном костюме (хоть и без головного убора) за его столик, чтобы выпить предложенный им бокал вина. Он предложил ей сходить как-нибудь в кино, но она отказалась. Она чувствовала себя слишком замаранной, чтобы ходить на свидания, как какая-нибудь школьница.
В следующий раз, когда она к нему подсела — на этот раз выпить кофе и уже в обычной одежде, — они разговаривали дольше. Он побольше рассказал ей о своих творческих устремлениях. Она пришла в восторг и открылась ему. Призналась в сложности своей ситуации, хотя и не рассказала ему о своем побочном — а на самом деле главном — заработке. Тил предложил ей спальный мешок на полу своей квартиры в доме, которым владел его дядя. По какой-то, так ею и не осознанной, причине она снова ему отказала, с трудом оторвавшись от обессиливающего, но пленительного золотого взгляда.
Две ночи спустя Тил через метель вернулся с рынка на углу и нашел Нимбус свернувшейся на своем пороге.
Она проснулась в его кровати. Осознала, что он раздевал ее… Но лишь для того, чтобы вымыть. Он одел ее в свою собственную чистую пижаму. Сперва она со своего рода усталым смирением предположила, что он занимался сексом с ее бессознательным телом. Но это было не так. Он лишь сидел на стуле рядом с кроватью и рисовал ее. И последующие дни он рисовал ее, как обнаженной, так и одетой, но ни разу не притронулся к ней. Ее любимым рисунком этого времени был образ ее спящего лица. Теперь этот портрет висел в рамке на стене. Даже несмотря на ее растрескавшиеся губы, в нем было мягкое очарование.
Тил отвел ее в лучшую клинику. Лечение, которое там прописали, сначала мало помогало, но отдых и нормальное питание позволили Нимбус потихоньку начать восстанавливаться. Крепчать. И на протяжении всего этого времени она была моделью Тила. Он делал ее скульптуры из «умного» металла, снимал ее на видео. Она была только счастлива благодарить его в такой манере. В конце концов, она отплатила за его доброту иначе. Тогда ей хотелось этого не меньше, чем ему.
К тому времени она уже рассказала ему о том, как ей приходилось жить. Он был озабочен, но не отвращен. А после их первого раза признался, что хотел близости все это время, однако стеснялся, чувствовал себя недостойным ее красоты. Нимбус рассмеялась, но была польщена. До встречи с ним и другие художники, и ее клиенты, между которыми она не проводила черту, воспевали ее красоту либо до, либо во время секса, но никогда — после.
И вот теперь они лежали в постели вместе, разгоряченные и тяжело дышащие. Пот сочился из них и сверкал на коже. Это был их пузырь безопасности и безвременья — теплая постель в теплом уголке огромного холодного города в огромном холодном пространстве-времени.
В дверь постучали. «Тил?» — позвал через нее его дядя. Домофона у них не было. Тил и Нимбус вскочили с кровати, чтобы снова влезть в свою спальную одежку, а потом Тил подошел к двери.
С его дядей в коридоре стоял мужчина в дорогом костюме, взглянувший на одеяние Тила с
