— Но не таких, — сказал Деклан. Он протянул сыну фигурку монстра, стоившую всего пять мьюнитов. — Ты это видел, Йен? Ух ты, только посмотри на эту штуку…
— Милый, сегодня мы не можем ее себе позволить, прости, — сказала ему Ребекка, убирая коробку подальше. Йен начал громко ныть, а потом гневно кричать. Деклан отвез тележку сына подальше от той полки. — Выбери что-нибудь другое, — продолжала Ребекка, ставя куклу на место. — Сегодня мы просто не можем себе этого позволить… У нас туговато с деньгами, Йен… И нам еще нужно на что-то пообедать… — Она продолжала свои увещевания, хотя они оба знали, что он ничего из этого по-настоящему не поймет.
После большого количества шума и множества несчастных взглядов Йен в конце концов мрачно принял маленькую фигурку солдата с другой стойки. Измученные родители позволили своему измученному сыну со все еще блестящим от слез лицом самому отнести куклу к кассиру. Как и диктовала сезонная мода, на девушке были черное трико и покрытая блестками маска мексиканского борца, которая скрывала все лицо, кроме глаз и рта. Деклан находил это веянье крайне раздражающим. Несомненно, девушка была очень мила под своей маской. Два года назад юнцы схожим образом покрывали свои лица завитками татуировок маори, которые потом удаляли. Красота тратилась на них попусту.
Йен умер за три недели до Рождества.
Торговый центр нарядили к празднику задолго до самого праздника, так что Йену удалось им полюбоваться во время своей последней по нему прогулки — перед тем как он стал слишком слаб, чтобы покидать больницу. Теперь Деклан видел все это снова. Красные и золотистые гирлянды были переплетены с трубами и кабелями. Серебристые елочные шары свисали с изогнутого потолка, словно искрящиеся опухоли. По интеркому транслировали рождественские гимны. Берл Айвс пел «А Holly Jolly Christmas».
Деклан тяжело осел на скамью, поставив свою сумку так резко, что она перевернулась. Это была одна из тех песен, которые его сын пел чаще всего.
Молодая женщина наклонилась, чтобы взглянуть ему в лицо. Это была не Ребекка — та была в церкви, которую в эти дни посещала все чаще и чаще, словно пытаясь компенсировать его собственное отсутствие. С приближением Рождества там прибавилось дел, в которых она могла помочь, прибавилось забот, на которых могла почти лихорадочно сфокусироваться.
— Вы в порядке? — спросила эта другая женщина. Она видела, как он почти упал на скамейку. Но Деклан был склонен считать, что его внешность привлекла ее в большей степени, нежели его очевидные страдания. Он был крайне привлекательным мужчиной. Ребекка была очарована им с первых же минут знакомства. Женщины с его работы бесстыдно с ним флиртовали. Даже несмотря на то, что он не брился два дня и позволил слегка отрасти своим обычно аккуратно подстриженным волосам, шарм все еще был при нем.
— Все хорошо, — сказал он, не встречаясь с ней взглядом. — Все хорошо, спасибо. — Он потянулся, чтобы поднять свою сумку с покупками.
— Уверены?
— Да, спасибо, — сказал он, не поднимая глаз. Краем глаза он увидел, как она с неохотой отступает. Но его взгляд не отрывался от содержимого сумки. Там была яркая коробка с большой куклой Рэнди-Атласа внутри. В канун Рождества он положит ее под елку. В рождественское утро он развернет подарок и поставит его на кровать Йена, покрытую простыней с Рэнди-Атласом.
Почему он не купил ее в тот день? Почему он не купил ее тогда, когда его сын мог подержать куклу в своих руках, даже если на следующее утро она и могла оказаться в куче с прочими отвергнутыми игрушками? В тот день они пообедали в торговом центре — двадцать мьюнитов. А на следующий день их высрали. Почему он не купил куклу раньше? После того раза он о ней позабыл, — теперь он полагал, что она на какое-то время исчезла из продажи. Ему следовало бы поискать ее в других местах, заказать ее. Он мог принести ее Йену в больницу. Вообще-то они приносили ему другие подарки. Но они позабыли об этой конкретной кукле, которую Деклан лишь сегодня увидел снова, когда сомнамбулически проходил по рядам магазина игрушек.
Он встал со скамьи и снова пошел. Без веса опирающейся на руку жены и веса сына в своей тележке он словно парил. Он чувствовал себя привидением, скитающимся по своему бывшему дому и не знающим — зачем. Но он представлял себе Йена, катящего рядом. Он даже говорил с ним про себя.
— Ух ты, — тихо пробормотал он, — ты только взгляни на это! — В центре главного зала был возведен миниатюрный замок Санты, и голографические эльфы без устали выполняли свои зацикленные обязанности. Какое-то время Деклан смотрел на них. Он представлял, что его рука покоится на безволосом деформированном черепе сына. Он не видел других детей, восторженно наблюдающих за представлением, — для него даже эльфы были более живыми.
Он прошел по всем тем местам торгового центра, которые больше всего любило его дитя. Он проглядел детский отдел в книжном магазине. Он смотрел на щенков в маленьких клетках и крошечных рыбок, мечущихся в аквариумах. Он мог услышать, как Йен восклицает: «Собачка!» Это наполняло сердце Деклана гордостью. Проходящие мимо люди могли подумать, что он умилялся собакам.
Это был ежедневный спиритический сеанс, а он был медиумом. Но он знал, что все ненастоящее.
В мужской комнате главного магазина он плеснул себе в лицо холодной водой, а затем поднял взгляд на длинную грязную видеопанель, которая продуманно переворачивала его отражение, чтобы он мог видеть себя так, как видят его другие. Он увидел там ненависть, но сомневался, что ее видят и остальные. Она укоренилась слишком глубоко для того, чтобы отражаться на плоти. Он ненавидел эту плоть за ее красоту. Ненавидел свои иссиня-черные волосы, ясные голубые глаза… Его возмущала даже твердость своего рассудка. Он бы предпочел пространную невинность своего сына. Ему бы хотелось отказаться от своего здравого ума в пользу забытья.
Так же как слышал голос Йена в своей голове, он слышал и голос Ребекки — она тоже казалась ему мертвой. («Ты во всем этом винишь меня, — ее глаза даже краснее, чем обычно, — потому что я отказалась от аборта. Потому что я заставила их оставить ему жизнь…»)
Она не верила, что он чувствовал совсем иначе. Что он ненавидел не ее. Что он винил даже не Бога или науку, — его ненависть было не так просто сфокусировать. Как мог он сказать жене, с которой прожил десять лет, что никогда никого не любил так, как любил их прекрасного мальчика?
Звук из-за спины заставил его оторвать потерянный взгляд от собственных глаз. В туалет шумно вошли двое юнцов, и он, почувствовав себя неловко, стал спешно сушить руки. Стоя перед сушилкой, он мельком разглядел в видеопанели двух парней, расставив ноги стоящих перед писсуарами и громко перешучивающихся. Один брызнул мочой на штанину другого. Тот ответил тем же. Они гикали, лаялись, обменивались толчками. Моча орошала пол. Деклан направился к двери. В Панктауне было много крутых ребят, а он, в отличие от многих, никогда не носил оружие для защиты себя или своей семьи.
Подойдя к двери, он оглянулся, вероятно привлеченный крайне громким выкриком. Один из парней пытался застегнуть ширинку, но другой продолжал толкаться. Тот, что толкался, был повернут в профиль и носил черные волосы до плеч, разделенные пробором, а черты его лица были так привлекательны, что его почти можно было назвать красавцем. Полные губы широко разошлись, демонстрируя яркие зубы на загорелом лице.
Пару секунд Деклан медлил у порога.
Кто-то открыл дверь с другой стороны — старый мужчина-чум вошел в уборную. Его огромный рот был беззуб, поэтому казалось, что его голова наполовину вдавлена в себя. Деклан дернулся, но затем быстро проскользнул мимо и нырнул в магазин, пока двое друзей не обернулись и не увидели, как он на них таращится.
Когда юнцы, выйдя из мужской комнаты, прошли мимо, он притворился изучающим витрину с электроотвертками в секции скобяных товаров. Несколько секунд спустя он последовал за ними. Сумка с покупками билась о его ногу.
Он не упускал их ни на мгновение, следовал за ними из одной трубы в другую — слежка за дерьмом, перемещающимся по канализации, думал он. Однако когда они зашли в музыкальный магазин, он остановился снаружи и принялся нерешительно топтаться на месте. Он наблюдал за ними через окна.
