Юрий Томин
Яичница
Их было двое на этом острове, поросшем кривоногими соснами, приземистыми кустами черники и можжевельника.
Кордон стоял на берегу небольшой бухты. У самого кордона начиналось озеро. Оно тянулось вдоль всего острова, отделенное от моря прозрачной стенкой деревьев.
Выводки крохалей доверчиво подплывали к самому кордону, но на них не хотелось даже смотреть. Эти двое должны были охранять, а не убивать.
Орнитолог в зеленой, с множеством карманов, штормовке сидел у самого берега и записывал что-то в блокнот. Немного поодаль на груде ломких, высохших фукусов лежал, опершись на локоть, длинный, костистый мальчуган.
Мальчик смотрел в бинокль. В светло-зеленом овале плыли перед глазами волны с рассыпающимися белыми верхушками. Он поднимал бинокль медленно, и так же медленно уходили вниз волны, а на смену им появлялись новые. Затем овал перерезала полоса прибоя и показалась двугорбая вершина острова. На одном из горбов стояла решетчатая мигалка. До нее было семь километров, и, глядя в бинокль, можно было пересчитать доски, которыми она обшита. Чуть ниже мигалки находилась станция заповедника, скрытая мысом.
Мальчик слегка повернул голову. Мигалка прыгнула влево, со сказочной быстротой промелькнули склоны материкового берега, и перед глазами задрожала труба рыбозавода.
До города было шестнадцать километров; в тихую погоду оттуда доносились гудки паровозов и музыка.
Они второй день сидели посреди залива, отрезанные штормом.
Опустив бинокль, мальчик взглянул на орнитолога. Тот по-прежнему писал. Он сидел у воды как раз на таком расстоянии, чтобы брызги прибоя не долетали до него. Мальчик с неприязнью подумал, что этот человек, наверное, все делает как раз и в меру.
Неделю тому назад они, пятеро юннатов, приплыли из города на станцию заповедника. Им сказали, что попали они не вовремя: идет кольцевание птиц, заниматься с ними некому. Но если они хотят, то могут работать помощниками, — по одному на каждого сотрудника.
Конечно, они хотели. Они стояли кучкой у домика станции, и к ним подошел этот сухощавый орнитолог в штормовке.
— Я выезжаю сейчас. Один может поехать со мной. Работа трудная, — сказал он и, не оглядываясь, направился к лодке. Видно, ему было совершенно безразлично, кто отправится с ним.
Орнитолог отвязал лодку от бона, положил в нее весла. Наверное, он так бы и уехал один, если бы Виктор, решившись, не подошел к нему.
— Садись. Грести умеешь?
— Умею. Я в этом году участвовал в соревнованиях, — сказал Виктор, ожидая обычного вопроса: в каких соревнованиях, какое место?
Вопроса не последовало.
Орнитолог греб коротко, едва окуная весла. Так гребут люди, привыкшие к большим переходам.
— Можно, я погребу?
— Здесь не соревнование. Здесь — работа.
Орнитолог сидел на средней скамье, Виктор — на корме, лицом к нему. Взгляды их часто встречались, и орнитолог хмурился. Он привык к одиночеству.
Покатые спины островов вытянулись вдоль залива, как корабли, плывущие строем.
Лодка подошла к небольшой луде[1]. Орнитолог сделал около нее круг, чтобы выгнать птенцов на берег. Заметив лодку, птенцы спешили к берегу и, уткнувшись носом в камни, замирали, покачиваясь, как игрушечные кораблики.
— Большинство птиц гнездится на лудах, — сказал орнитолог тоном педагога поневоле.
— Я знаю, — отозвался Виктор.
Орнитолог выпрыгнул на берег, наклонился и поднял крачонка. Он сделал это так осторожно, будто брал в руки горячую картофелину.
— Смотри, как это делается.
— Да я умею, — сказал Виктор. — Я еще в прошлом году...
Орнитолог будто и не слышал. Он распрямил ногу крачонка и сомкнул вокруг нее полоску серебристого металла с насеченными цифрами.
— Самое главное — не повредить ногу.
— Я знаю, — сказал Виктор. — Дайте мне колец, пожалуйста.
— Ты будешь ловить птенцов и приносить мне.
— Зачем же вы мне показывали? — спросил Виктор. Его начинал раздражать этот человек.
Орнитолог нахмурился.
— Иди левым берегом. Только осторожно, не наступи. Они прячутся в камнях.
Они шли, каждый по своей стороне, разделенные полоской суши шириной в тридцать метров. Пойманных птенцов Виктор отдавал орнитологу, и тот бережно, но деловито принимал их в руки и через несколько секунд выпускал с кольцом на лапке. Все это делалось быстро и молча. Молчание тяготило Виктора. Орнитолог не обращал на него внимания, и Виктор подумал, что если он подойдет и вместо птенца протянет руку, то орнитолог так же молча окольцует ее и так же отойдет, не оглянувшись.
— Ему не больно? — спросил Виктор, отдавая очередного птенца.
— Это необходимо, — ответил орнитолог.
«Я больше не скажу ему ни одного слова», — подумал Виктор.
Через несколько минут он поймал первого гагачонка. Маленький темно-коричневый комочек лежал в его ладонях и беспомощно тыкал в палец широким клювом. Он был мокрый и дрожал. Виктор подбежал к орнитологу.
— Он, наверно, больной. Можно, я возьму его себе?
— Он здоровый, — сказал орнитолог. — Железы выделяют еще мало смазки, пух намокает. Оставь его в покое. У тебя он сдохнет через день.
— У меня?!
— У меня — тоже, —сухо сказал орнитолог.
В первый день они объехали по большому кругу еще пять дальних луд. У Виктора от усталости рябило в глазах. На последней луде ему уже казалось, что весь берег усеян выводками, и он часто наклонялся и накрывал ладонью камень вместо птенца.
На обратном пути орнитолог больше часу греб коротко и мерно, как машина. Мимо проплывали сонные острова на сонной воде. Полуночное солнце вдруг спряталось за горизонтом, и сразу острова потемнели и сгорбились.
Виктора разбудил толчок лодки о бон. Он вылез и побрел к дому.
— Подожди, — остановил его орнитолог, — на чем ты будешь спать?
— У меня там спальник.
— Есть хочешь?
— Я привез еду.
— Ясно. — Орнитолог посмотрел на часы. Было половина первого. — Мы выезжаем в шесть... — Он взглянул на Виктора, потом еще раз — на часы. — Хорошо, в восемь часов.
