Настоящая любовь или Жизнь как роман

раздумье.) Да, не ты ли говорил полторы тысячи лет назад: «Хочу сделать вас свободными»? (С усмешкой.) Но вот теперь ты видел этих «свободных» людей, они сами принесли нам эту свободу и положили к ногам нашим. Ибо ничего и никогда не было для человека невыносимее свободы!.. «Свободные»! Они ниспровергнут храмы и зальют кровью землю. Свобода и наука заведут их в такие дебри, что одни из них истребят себя самих, другие истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, приползут к ногам нашим и возопиют: «Мы возвращаемся к вам, спасите нас от самих себя!»…

Сияние, исходящее от Него, начинает убывать, и старик инквизитор приближается к Нему почти вплотную и продолжает тихо и убежденно.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Есть только три силы, единственные три силы, могущие навеки победить и пленить этих «свободных», для их же счастия, — эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье, ты не сошел с креста, когда кричали тебе: «Сойди, и уверуем, что это ты». Ты не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов… Но озрись и суди, вот прошло пятнадцать веков, посмотри на них: кого ты вознес до себя? Хоть тысячу вознес? Хоть сотню? Хотя бы одного — вознес? Отвечай же, ты слышишь меня?

Лазарет, палата с окном на улицу. Перед рассветом

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Ты слышишь меня, Достоевский?

Армейский доктор, трубкой слушавший дыхание Достоевского, лежащего в койке у открытого окна, откидывается на стуле от него.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (писарю). Приходит в себя… Пиши (диктует): ввиду злоупотребления спиртным происходят нервические припадки с потерей сознания… Помимо сего налицо телесное истощение и ослабление здоровья ревматизмом, простудами и расстройством желудка от недостатка здоровой пищи…

Писарь пишет диагноз в историю болезни.

Достоевский открывает глаза и осматривается, не узнавая окружающей обстановки.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (насмешливо, по-испански). Бонна сьере! С возвращением, сударь! Это Россия, Сибирь, год одна тысяча восемьсот пятьдесят пятый со дня Рождества Христова. А вы где изволили побывать? Вы тут бредили Севильей и каким-то инквизитором…

Достоевский, приходя в себя, останавливает взгляд на докторе. Тот вдруг резко наклоняется к нему.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (грубо). Что вы делаете, Достоевский? Вы почему пьете?

Достоевский слабо подтягивается на койке и полусадится, облокотясь на соломенную подушку.

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР (требовательно). А?

ДОСТОЕВСКИЙ (слабым голосом). Мой командир пьет. И от меня требует…

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Командира вашего уж нет.

ДОСТОЕВСКИЙ (недоуменно). В каком смысле?

АРМЕЙСКИЙ ДОКТОР. Застрелился растратчик…

Достоевский в изумлении поворачивается к открытому окну.

Там, в утреннем сумраке, плывут и тают звезды, и гдето вдали летит, все удаляясь, яркая комета.

Санкт-Петербург, Пирс в петербургском порту. Осенний день

Граф Эдуард Тотлебен, генерал-адъютант государя императора, герой Крымской войны, одетый в простую рабочую блузу и брезентовые штаны, медленно идет по пирсу петербургского порта, наблюдая за работами строителей, сооружающих портовые фортификации и — в сухом доке — два новых военных фрегата.

Врангель идет рядом с графом, позади них виден Петербург, Невский проспект, стрела Адмиралтейства.

ВРАНГЕЛЬ. Эдуард Иванович, вы теперь адъютант государя! Неужто вы позволите этому великому таланту безвременно погибнуть в Сибири? Он пишет мне, что вы учились вместе.

ТОТЛЕБЕН. Барон, видите, что мы делаем? Мы исправляем ошибки Петра Великого. Здесь будут фортификации, чтобы впредь не допустить того позора, который имели мы в Севастополе… (Кричит наверх, на леса строителям.) Юсупов, что ты красишь? Зачем?

БРИГАДИР СТРОИТЕЛЕЙ (сверху, с лесов). Так ведь государь приедет смотреть, господин генерал!

ТОТЛЕБЕН. Отставить красить! Государь приедет фрегаты смотреть, а не фасады! (Врангелю.) Достоевский… Я помню его по училищу… (Скептически.) Но просить за него императора… Да и учился он, между нами, через пень колоду, к инженерии — никаких способностей.

ВРАНГЕЛЬ. Зато он гениальный писатель, Эдуард Иванович! И он написал новые стихи на коронацию Александра. А самое главное, граф, — он вынес из каторги такие романы, какие, кроме него, ни один писатель написать не сможет! Разве это не благородно — спасти такой талант для России?

ТОТЛЕБЕН (усмехнувшись). Пылко, пылко… Но императору не писатели нужны, а фрегаты. Мы обязаны показать миру, что мы в этой войне не весь флот потеряли. (Остановившись перед почти готовым фрегатом, с гордостью.) Глядите, какой красавец! Нет, мы им еще покажем Андреевский флаг в океане!

Семипалатинск, комната и убогий дом Достоевского.

Осенний день

Старый китаец выбрасывает из дома на крыльцо скудные пожитки Достоевского — книги, Библию, пару простыней, одежду, коробки с тиснением «ТОРГОВЫЙ ДОМ Михаила ДОСТОЕВСКОГО». Из коробок вываливаются связки писем.

Достоевский собирает все это в простыню.

ДОСТОЕВСКИЙ. Я заплачу… Я обещаю…