неустроенностью других и всегда готовы прийти на помощь каждому, кто в этом нуждается. Влечение к чинам, к накопительству, к роскоши всем чуждо. Высшим достоинством почитаются трудолюбие, ум, порядочность; награды, будь то медали детей за успехи в ученье или ордена отца, воспринимаются только как традиционное поощрение стараний.
В 1880 году, когда Анне не было еще шестнадцати лет, она, единственная из выпуска женской гимназии, получила Большую серебряную медаль. А ведь старшая дочь занималась в этом своеобразном и сравнительно редком учебном заведении, «состоявшем в ведомстве императрицы Марии», всего лишь пять лет.
Аня по примеру отца хотела стать народной учительницей. Но юный возраст был тому помехой. И лишь через год после окончания гимназии она получила место помощницы учительницы в одной из начальных школ Симбирска.
Казалось, жизнь Ульяновых ничем не отличалась от жизни других. Хлопотала по хозяйству мать. Бегали в гимназию дети. Звучал рояль. И детский плач раздавался иногда. И требовательный мамин голос.
Обычная на первый взгляд жизнь.
Но было и нечто иное. В этом доме взволнованно говорили о судьбах народа. Тут звучали стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова и Плещеева. Читали Белинского, Добролюбова, Писарева.
Стенам этого дома не приходилось слышать оскорблений или крика, обид. В семье не знали ссор. Здесь спорили, возражали, не соглашались, отстаивали свою точку зрения, но не скандалили, не обижали друг друга, не унижали, не насмехались. Характер взаимоотношений, стиль жизни были удивительно добрыми, сердечными.
Вот как вспоминала народная учительница Вера Васильевна Кашкадамова о вечерах, проведенных в доме Ульяновых:
«Бывало, приду к Илье Николаевичу по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников… Дверь кабинета тихо отворяется, и Мария Александровна с улыбкой спрашивает: „Илья Николаевич, скоро вы кончите, у нас самовар уже готов“. Илья Николаевич встает, потирает руки: „Сейчас, сейчас! Идемте чай пить“, — говорит он мне. Деловые разговоры кончаются, они не выходят за порог директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую, а там уже собралась вся семья.
Илья Николаевич шутит, говорит о школе часто в ироническом тоне, рассказывает школьные анекдоты, а у него их было много, — все смеются, всем весело.
Тепло и уютно чувствуешь себя в этой дружной семье. Дети болтают, рассказывают события из своей жизни…
Но вот разговор между взрослыми касается какого-нибудь серьезного вопроса, и выражение лица сидящего против меня Володи резко меняется: он даже как-то крепче и плотнее усаживается на стул и, ссутулясь несколько, поглядывая на говоривших как-то исподлобья, причем упрямый завиток падал ему спереди на лоб, весь превращался в слух и внимание. По выражению его лица можно было прочесть его отношение к затронутому вопросу: оно было то одобрительное, то недоумевающее; порой брови его сдвигались. Время от времени слышались его короткие замечания: „Гм. Ну да!“, „Нет“, „Почему?“ Видно было, что он близко принимал к сердцу то, о чем говорили старшие. Когда речь заходила о какой-нибудь несправедливости, то не только лицо, а вся фигура его выражала негодование.
Илья Николаевич иногда просто усмехался, продолжая разговор, иногда приостанавливался, возражая Володе; но тот не всегда соглашался, а вступал порою в спор с отцом, доказывая горячо свое мнение. Тогда Илья Николаевич тоже серьезно объяснял Володе не понятое им. Вообще в семье Ульяновых дети всегда свободно и просто обращались к родителям и вступали в общий разговор — от них никогда не отмахивались, им давали всегда ответ или объяснение».
Искренним и радушным был и для детей и для взрослых дом на Московской улице, в которой жила одна из самых уважаемых в Симбирске семей.
Итоги десятилетия
Обычно в конце года Илья Николаевич составлял отчеты о народном образовании в губернии. Этого требовал учебный округ. Сам он считал, что о состоянии такого важного дела, о направлении его развития, об удачах и неудачах, о трудностях и проблемах должно знать как можно больше людей. Поэтому отчеты — с подробными статистическими выкладками, с характеристикой школ и учителей, со сведениями об ассигнованиях — он печатал в местной газете, издавал отдельными книжками в Симбирске и Казани. Отчеты были немногословны, логичны. Обзор школ давался сжато, предложения были реалистичны и обоснованны. Директор училищ скрупулезно отмечал, что из намеченного выполнено, что нет, по какой причине.
К отчету в конце 1879 года Ульянов приступал с волнением. Это было нетрадиционное обозрение школьного дела за минувший год. Исполнилось десять лет его работы инспектором и директором народных училищ. Хотелось дать полный анализ минувшего десятилетия.
Кажется, еще совсем недавно разглядывали они с Марией Александровной незнакомый город на высоком правобережье Волги, где предстояло жить и работать. А вот уже пролетело целых десять лет. Сколько изъезжено верст, сколько увидено, сколько новых знакомых они обрели здесь, в Симбирске. Повзрослели Аня и Саша, десятый год идет Володе, восемь исполнилось Оле, подрастают младшие — Маняша и Митя. Идет время, меняя людей, торопя события, ставя новые проблемы.
Илье Николаевичу не надо было рыться в справочниках, чтобы вспомнить, как обстояло дело с народными школами десять лет назад. Он помнил все: и первые поездки десятилетней давности, и безрадостные цифры в отчетности тех лет, и удручающий уровень большинства учителей. И с тем большим удовлетворением отмечал, чего удалось добиться за десять лет.
Число начальных школ — вот парадокс! — уменьшилось с 462 до 425. Но если раньше добрая часть их значилась лишь на бумаге, то теперь каждая существовала реально. А численность учащихся увеличилась с 10 564 до 15 561, то есть почти наполовину! Вознаграждение учительского труда утроилось. Построено полтораста новых школ. Школьный бюджет вырос почти в три с половиной раза! С каждым годом становится все больше педагогов, получивших специальную подготовку. А одно из самых существенных изменений то, что программы стали содержательнее, объем учебного материала увеличился. Выпускники народной школы получают больше знаний, они стали образованнее, чем раньше.
Илья Николаевич знал положение в соседних губерниях Поволжья — там народное образование развивалось медленнее. И хотя были основания почувствовать удовлетворение, он все же не обольщался достигнутым и в отчете за десятилетие обратил внимание и на нерешенные проблемы. А их хватало.
Сельских школ пока все еще мало — всего лишь четыре на семнадцать населенных пунктов, расположенных в среднем на пространстве в 78 квадратных верст! Из каждых сорока трех представителей мужского населения учился только один, а число учащихся девочек просто ничтожно: одна из 313 жительниц губернии. Из 424 учителей (не считая законоучителей) всего 44 окончили учительские семинарии. Только чуть более половины школ размещено в подходящих помещениях. Многие школы переполнены учениками. Десятки тысяч детей не учатся только потому, что в деревнях, где они живут, нет школ. А в некоторых уездах другая беда: есть школы, но из-за мизерности учительского жалованья подходящих людей трудно найти. Илья Николаевич с болью писал о том, что по-прежнему «положение народного учителя ничем не обеспечено в будущем: не щадя сил, ни здоровья при исполнении своих нелегких обязанностей, он к концу своей нередко тридцатилетней службы остается без всяких средств».
Вывод напрашивался сам собой: рано успокаиваться, начальное образование народа еще надо развивать и развивать.
А где взять деньги? Автор воздержался от прямых рекомендаций, но привел красноречивые цифры: субсидия земства составляла четвертую часть ассигнований на народное образование, а казна финансировала всего-навсего пять процентов. Остальные средства — деньги сельских и городских обществ, частные пожертвования. Вывод сделать было нетрудно: не слишком озабочено государство ужасающей
