часто падали. Обледеневшие, мокрые рукавицы были лишь помехой, и два измученных человека все делали голыми руками: поднимали и перевьючивали лошадей, расчищали от снега площадку для палатки, раскидывали ночной лагерь и сыпали на ожелезневший от воды и мороза брезент быстро таявшую порцию овса.
Через три дня после эликчанского отступления Цареградский и Медов возвратились в Олу. Оба были еле живы от усталости и перенесенных невзгод.
Как неуютно было в тот день на побережье! Дул пронзительный, холодный штормовой ветер. С моря, которое кипело и взрывалось у скал бурунами, доносился то ровный, то грохающий гул прибоя. Прижавшееся к земле село казалось совсем маленьким и безнадежно-серым. Из кирпичных и деревянных труб вырывались и клочьями стелились над землей светлые дымки. Все было завалено мокрым снегом. Бесчисленные собаки запрятались куда-то и не встретили, как обычно, дружным лаем втягивающийся в село караван лошадей.
Возвращение отряда как громом поразило оставшихся в школе. — Выпейте, голубчик, — говорил через полчаса доктор Петр Степанович Переяслов, — выпейте и согрейтесь. В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит!
После возвращения вновь потянулись однообразные дни ожидания настоящей зимы. Всех беспокоила судьба билибинского отряда, от которого с конца августа не было никаких известий. Было ясно, что и Билибин сейчас не меньше беспокоится об оставшихся в Оле: ведь он не знает причину их задержки! И ему, вероятно, лезут в голову всякие тревожные мысли и противоречивые догадки!
Цареградский решил, как только утвердится зима, выйти из Олы со всеми купленными и нанятыми оленями и нартами. Тогда он сможет увезти на Среднекан большую часть оставшегося груза и поможет экспедиции протянуть с провиантом до конца длинной зимы. Мысль о возможном голоде всегда мучила Билибина и Цареградского больше других забот. Поэтому и сейчас он в первую очередь думал о транспорте с продуктами.
Поблизости от Олы находилось небольшое стадо оленей, приобретенных еще летом Раковским и Бертиным. Но оленеводы-эвены пригнали диких или почти диких животных — для перевозки вьюков они пока вовсе не годились. Легче было использовать их для упряжки в нарты. Для этого необъезженных животных следовало присоединить к транспорту с ездовыми оленями, среди которых они быстро привыкнут тянуть нарты.
Отправившись после возвращения с Эликчана на стойбище, Цареградский увидел, что олени уже не шарахаются от первого пстречного, как это было всего месяц назад.
Медов переговорил с каюрами и сказал:
— Ничего, через месяц нарты повезут!
Однако вслед за первыми снежными штормами на побережье установилась слякотная погода, которая еще долго не позволяла тронуться с места. Пришлось вооружиться терпением и продолжить обработку собранного на побережье шлихового материала. К сожалению, никаких признаков золота в шлихах не оказалось, (Если бы молодому геологу сказали, что через несколько десятков лет здесь будут найдены коренные месторождения серебра и золота, он бы, наверное, не поверил [4] …)
Борискин шурф
В россыпях Колымского района находят золото. Оно было рассеяно когда-то в кварцевых жилах чешуйками, сгустками и даже большими гнездами. При разрушении кварца золото освобождалось из жил и попадало в русла рек; там оно окатывалось течением и благодаря своей тяжести все глубже погружалось в донные речные отложения.
На Охотском побережье, как выяснилось намного позднее, также есть золотые месторождения, но они относятся совсем к другому типу. Золото вместе с серебром рассеяно здесь в некоторых сернистых рудных минералах, которые разрушаются гораздо легче, чем кварц. Однако в этом случае благородные металлы попадают в реки в виде мельчайших, почти невесомых частичек, которые не оседают на дне, а уплывают по течению к морю. Ясно, что в этом случае не образуется золотоносных россыпей. Такое золото невозможно уловить в лотке при шлиховом опробовании.
Месторождения подобного типа (их называют эпитермальными золото-серебряными) очень трудно находить. Эпитермальные жилы трудно различить среди вмещающих вулканических пород. Нужно вплотную подойти к ним, чтобы их увидеть, и требуются лабораторные анализы для определения количества заключенного в них металла. Понятно, что при беглой геологической съемке, которую вел в 1928 году Цареградский, он не мог найти такие жилы, тем более что у самой Олы, где он вел съемку, их пока еще не обнаружили и при более детальных исследованиях, проведенных уже в наши дни, хотя присутствие их, здесь не исключено,
Понадобилось больше тридцати лет упорных поисков, чтобы геологи наконец натолкнулись на жилы с невидимым, тонкорассеянным, в других рудных минералах золотом. До этого колымские прииски разрабатывали только речные россыпи с типичными для них крупными золотинами. Попадались на этих приисках и отдельные самородки.
Однако осенью 1928 года все это было делом далекого будущего и ни Билибин, ни Цареградский ничего еще об этом не знали. Все их сведения ограничивались смутными известиями о том, что на Колыме, как и на Алдане, есть золото и что его там искали и находили старатели.
Тут уместно сказать несколько слов о колымских старателях. Это поможет понять, что натолкнуло геологов на мысль об экспедиции в глубину таинственной Колымской страны, в долину Среднекана.
О золотых россыпях на далекой северо-восточной окраине необъятной Российской империи ходили смутные слухи еще в дореволюционные времена. Небольшая старательская добыча золота велась в районе старинного города Охотска, где в наши дни существуют небольшие прииски. Такие же незначительные россыпи были обнаружены пришедшими с Аляски американскими золотоискателями у Анадырского залива. Река, на которой велись разработки, до сих пор называется Золотой, хотя промышленного золота там сейчас уже нет.
Золото было найдено и в бассейне Колымы. Во время империалистической войны в далекие колымские края сбежал от призыва в армию некий татарин Сафи Шафигуллин по прозвищу Бориска.
Этот неграмотный, спасавшийся от ужасов войны и преследования властей горемыка впервые обнаружил здесь крупинки драгоценного металла.
Сперва Бориска искал золото один. Затем он подобрал себе артель таких же голяков, как и он сам, но через несколько лет все-таки отошел от товарищей и вновь стал промышлять в одиночку. По-видимому, мысли о золоте целиком владели его сознанием. Он не обзавелся семьей, хотя и мог бы жениться на якутке или эвенке, благо татарский язык сродни якутскому. Как одержимый он бродил от долины к долине, пробивая неглубокие шурфы в мерзлом грунте, и промывал, промывал, промывал…
Увы, бедняга не знал законов образования золотых россыпей и потому в большинстве случаев мыл не там, где надо, и не так, как надо. В его лотке, по-видимому, чаще всего оказывались пустой речной песок и галька (в приисковой практике их впоследствии стали называть торфами), так как тяжелое золото всегда садится у основания наносов. Это коренное дно с обычно прикрывающим его слоем плотной глины называется на приисках плотиком. Чаще о Бориске не удавалось пробить мощную толщу пустых наносов, и он довольствовался редкими крупинками драгоценного металла, застрявшими на пути к коренному ложу реки.
Бориску нашли зимой 1917/18 года мертвым на краю недорытого шурфа. Он сидел, прислонившись к куче выброшенной породы, и, казалось, дремал. Никаких признаков насилия не было. Старатель, безусловно, умер своей смертью и внезапно.
Одно обстоятельство осталось, впрочем, так и не объясненным. Весь шурф был оплетен суровыми нитками из большой шпульки. Цепляясь за ветки кустов и деревьев, серые нитки тянулись от палатки к
