Безусловно, к новой расстановке сил приложили руку и сторонники Гуго, которые справились с неблагоприятными для себя обстоятельствами, воспряли духом и поспешили занять — по крайней мере, некоторые из них — места в первом ряду. На смену настроений магнатов оказала влияние не только политика, но и некоторые причины совершенно иного порядка.
Некий историк в красках живописал сцену, развернувшуюся в соборе св. Амвросия, а другой историк упрекнул первого в том, что у него слишком разыгралась фантазия. Вспомним совет военачальников Арнульфа Каринтийского перед штурмом Рима, их клятвы, их слезы; смятение на заседании ассамблеи, где Герланд из Боббио потребовал вернуть имущество, принадлежавшее аббатству; драматическое заседание суда в Лангенцене, где виновные в германском восстании 954 года понесли, прежде всего, моральную кару. Вспомним о страстности, о спонтанной горячности Средневековья, чуждой — а действительно ли чуждой? — нашему времени, и нам не придется использовать всю свою фантазию, чтобы понять, что на собрании в соборе св. Амвросия также были драматические моменты, о которых упоминает Лиутпранд.
Безусловно, чтение и обсуждение послания Гуго проходили в весьма напряженной обстановке. Момент, когда Лотарь вошел в собор и простерся перед распятием в полумраке, освещаемом неверным светом масляных лампадок, воистину был достоин театральных подмостков. Столь же зрелищными были и дальнейшие события: самые влиятельные среди собравшихся люди — старейший архиепископ Ардерих и Беренгарий — прошествовали через неф, сквозь расступавшуюся толпу, подняли молодого короля, подвели его к алтарю, и все члены ассамблеи приветствовали его в едином искреннем порыве.
Не стоит забывать о том, что люди того времени были порой коварными и расчетливыми, импульсивными и неуловимо изменчивыми, но всегда страстными и чувствительными к любым раздражителям, будь то надежда, страх, ненависть, любовь, иначе мы рискуем дать совершенно неверную оценку их мыслям и поступкам[11].
Лотарь сохранил свою корону. Все решилось удивительно быстро, меньше, чем за неделю, с конца марта по начало апреля 945 года[12]. Гуго оставил Павию, забрав с собой личную сокровищницу, и, скорее всего, удалился в одну из многочисленных королевских резиденций или в одно из поместий, входивших в его вотчину. Молодой король прибыл в столицу и начал править страной — под покровительством Беренгария, который окружил его множеством новых людей.
Появился новый архиканцлер Брунен, епископ Асти, сменивший Бозона, епископа Пьяченцы и сына Гуго. Появился и новый граф дворца, Ланфранк Бергамский, чье присутствие при дворе весьма показательно. Сын королевской любовницы Розы, который до самого конца неотлучно находился при прежнем короле, затем стал графом дворца при Лотаре и оставался на этой должности до самой смерти молодого короля, судя по всему, оказался на этом месте не по приказу Беренгария, а усилиями тех, кто хранил верность Гуго и его памяти. Видимо, эти люди все еще были в силе, поскольку могли распоряжаться важнейшей должностью графа дворца[13].
Гуго даже и не думал привыкать к своему новому положению короля без королевства и без власти. Нарушив данные им обязательства, он решил поехать в Прованс, набрать там войско и попытаться отвоевать королевство, следуя по пути, проложенному Беренгарием.
Гуго рассчитывал на то, что настроения магнатов королевства вскоре переменятся в его пользу, причем первые признаки близившихся перемен уже начинали проявляться. Безусловно, Беренгарий отдавал себе в этом отчет и предупредил дальнейшие действия Гуго, избрав для этого самый верный путь. Он вынудил ассамблею, собравшуюся в августе того же беспокойного 945 года, вернуть Гуго на трон рядом с сыном, сохранив при этом и должность министра и реальную власть.
Осуществив таким образом очередной государственный переворот, Беренгарий помешал Гуго отправиться в Прованс и начать там приготовления к войне. Вместе с тем он занял наиболее удобную позицию для того, чтобы контролировать поступки Гуго и сглаживать их последствия, с чем он справлялся бы гораздо хуже, если бы Гуго находился вдали от двора, в избранной им резиденции.
Епископ Пьяченцы Бозон вернулся на должность архиканцлера, Ланфранк остался графом дворца, но возвращение Гуго в столицу, вопреки его надеждам, не стало реставрацией его правления. Отныне его подданные ни во что не ставили ни его самого, ни его сына, повинуясь одному только Беренгарию.
«…Беренгарий… лишь по титулу был маркграфом, а по могуществу — королем; сами же короли только так назывались, а власти у них было не больше, чем у графов».
Гуго не мог смириться с ситуацией, в которой ему приходилось поддерживать добрые отношения, — жалуя подарки и привилегии, — с теми, кто его предал, подобно Ардериху Миланскому, — ведь теперь ему приходилось действовать не по собственным политическим расчетам, а по воле Беренгария; изображать правителя, ничем не управляя.
Он мог думать лишь о мести. Однако, понимая, что средств для достижения своей цели в Италии он найти не мог, Гуно направил все усилия на то, чтобы добиться свободы, отправиться в Прованс и вернуться во главе войска. Для этого, прежде всего, нужно было усыпить бдительность Беренгария, а также найти способ укрепить престиж Лотаря, который практически в качестве заложника должен был остаться в Италии на время отсутствия Гуго.
Соглашение, которое Гуго заключил с Альберихом во второй половине 946 года, окончательно отказавшись от своих претензий на Рим, стало частью его плана и, на его взгляд, должно было обеспечить поддержку правителей Рима и Папы его намерению избавиться от Беренгария [14]. Не стоит забывать о том, что Альберих был связан с Гуго родственными узами, поскольку был женат на его дочери Альде.
Для того чтобы рядом с Лотарем появился преданный и проверенный человек, Гуго настоял на заключении его брака с Аделаидой (до сих пор бракосочетание откладывалось из-за слишком юного возраста и жениха и невесты). Его собственный брак с Бертой оказался неудачным. Разочаровавшийся в своих надеждах завладеть Бургундией, запутавшийся в своих любовницах, Гуго сначала пренебрегал женой, а затем возненавидел ее. Берта вернулась в Бургундию и, как все королевы и императрицы, оставшиеся вдовами или покинутые своими мужьями, нашла выход в религии: стала основывать церкви и монастыри, полностью посвятив свою жизнь служению Богу.
Аделаида осталась в Италии. Она, вероятно, была не только красива, но и отличалась недюжинным умом и тонким политическим чутьем. Король испытывал симпатию к смышленой девочке, а поскольку у него была репутация неисправимого развратника, некоторые придворные превратно истолковывали сердечность в их отношениях. Двор Гуго с вечным калейдоскопом фавориток отнюдь не отличался строгостью нравов, но и в такой среде Аделаида сохранила весь сонм христианских добродетелей, за которые впоследствии была причислена к лику святых. Никто не стал бы спорить с тем, что заслуга в привлечении ее к политической деятельности принадлежит не только ее второму мужу — Оттону Саксонскому, — но и, в первую очередь, ее свекру, который преподавал ей науку государственного управления в королевском дворце в Павии, когда она была еще ребенком. Конечно же, старый король надеялся, что блестящий ум невесты восполнит слабую посредственность жениха, найдет ему единомышленников и сохранит трон для династии, которую он считал своим созданием[15].
Время показало, что Гуго не ошибся в своей невестке, и возложенные на нее надежды не увенчались успехом лишь потому, что Лотарь слишком рано умер.
Гуго заключил мир с Альберихом, сыграл свадьбу Лотаря с Аделаидой, а затем в конце апреля 947 года уехал из Италии в Прованс, захватив с собой все свои сокровища.
Как старому королю удалось обмануть Беренгария и уехать в Прованс с личной сокровищницей, то есть со средствами для организации военных действий, сказать сложно. Ведь именно для того, чтобы избежать этого, семью месяцами ранее Беренгарий вернул Гуго на трон: как же он мог теперь согласиться на отъезд короля? Что хотел сказать Лиутпранд, написав, что Гуго уехал в Бургундию, «бросив Лотаря, нарушив мирный договор и обманув доверие Беренгария»? Существуют предположения о том, что он официально отрекся от престола и поклялся более не возвращаться в Италию. Может быть, состояние здоровья почти семидесятилетнего короля, утомленного распутной жизнью, уже не позволяло считать его опасным противником? Так или иначе, в руках Беренгария оставался главный козырь: Лотарь немедленно поплатился бы за любой неверный шаг своего отца[16].
Несмотря на заключенный в 933 году договор с Рудольфом II и дипломатические переговоры, которые
