И все-таки он должен вручить их! Тогда, на следующий же день, у него возникло желание включить в свой список и стекольщиков. А потом он все откладывал и откладывал. Крафт уже интересовался: «Стекольщиков вы, наверное, совсем забыли?» Но говорить с ее отцом в ее присутствии и нести всю эту галиматью о подписке… а тот вдруг возьмет и рявкнет «нет»?
— Вы что же, так никогда и не пойдете к стекольщикам?
— Да нет, отчего же, завтра.
А завтра на очереди неохваченные булочники, есть такой булочник по имени Зюсмильх — молодой мужик с гладким белым, как тесто, лицом и густыми черными бровями, он частенько зазывает к себе Куфальта. «И хотелось бы мне подписаться на вашего „Вестника“. Да только я не вполне убедился в этом. Может, вы придумаете дополнительный довод, который сразу подействует, забегайте ко мне в пятницу…»
Куфальт прекрасно знал, что его просто водят за нос, но в конце дня не преминул-таки навестить Зюсмильха. Осыпанный мукой, мастер, зевая, вышел из пекарни в тапочках на босу ногу, спросил:
— Ну, молодой человек, где ваш главный довод?
— Лучший довод — это мой блокнот, — отвечал Куфальт, — взгляните, какие мастера сегодня подписались на нашу газету!
Зюсмильх смотрел, тер лицо, а Куфальт думал: «Сейчас я мог бы находиться в лавке Хардера».
Нет, Зюсмильх и на этот раз не подписался, в принципе его все устраивало, но сегодня ему нужно платить за муку, до вторника нужно собрать деньги, чтобы подписаться на газету…
— Значит, до вторника, молодой человек!
Сказав это, булочник с заспанным видом отправлялся к себе в пекарню, а Куфальт бежал в редакцию, на Лютьенштрассе он так и не зашел. В конце концов теперь денег хватило бы даже на два билета в кино. Кстати, Фреезе еще сказал, что в кино он всегда может пройти и «так», даже с невестой. Стоит только ему сказать, что он из «Вестника»… Почему, собственно, с невестой? Он решил, что Куфальт сделал выбор в пользу Трены? Но невестой она теплее не станет…
Всегда навеселе, он до сих пор так и не начал работать, хотя почти ежедневно на газету подписывалось больше шести человек. Во всяком случае, на два билета в кино деньги нашлись бы.
«Рождественский сон сестрички»… Особенно забавным был Петрушка, стоявший на краю кроватки. У него было лицо Щелкунчика. Но в дверь лавки было вставлено стекло молочного цвета. А вокруг цветные витражи с красными, синими и желтыми шарами… «Ах, боже мой, не все ли тебе равно, столько лавок и квартир обошел, а в эту заглянуть боишься».
Вот и следующий квартал, кооперативный магазин, зря он себя дрючит… Неужели он так и будет носиться с этими проклятыми часами за шестьдесят семь марок или из-за такой ерунды ему придется заводить другую девчонку?
А
Ну-ка, кругом! Вперед! Не раздумывая, под пули, бомбы и гранаты, может, она тебя видит в зеркальце, не размахивать папкой, а то часам будет плохо…
Беги, ну, беги, а у лавки притормозишь, остановишься у «Рождественского сна» — и дунешь прямиком в редакцию…
Конец! Сегодня всего пять подписчиков, господин Крафт. Кстати, завтра я пойду к стекольщикам, обязательно пойду!
Зайти! Не зайти! Зайти! Не зайти!
Колокольчик как раззвенелся! Звонит как на пожар! О господи, а Хардер совсем не похож на истязателя! Маленький человечек с большим животом и черной бородой, почти родной брат Волосатика…
— Что вам угодно?
— Я пришел по поручению…
И в этот момент он увидел ее, она стояла чуть поодаль, в глубине лавки, что-то приводила в порядок и не смотрела в их сторону, лицо ее побледнело.
Он совладал с собой, предложение повисло в воздухе.
Бледная? Слезы? Больше никогда-никогда! Не ведаем, что творим. Никогда не ведаем, что творим.
Он взял себя в руки.
— Стекольных дел мастер господин Хардер?
— Да… А вы из какой фирмы?
— Нельзя ли мне переговорить с вами с глазу на глаз?
— Моя дочь не мешает.
— Нет! В данном случае мешает!
— Хорошо, Хильда, поднимись-ка наверх.
— А нельзя ли нам подняться наверх? Мне не хотелось бы говорить в лавке.
— А в чем, собственно, дело? Я ничего не покупаю.
— У меня к вам приватный разговор.
И человечек произносит:
— Хильда, посмотри за лавкой. Можешь в любой момент меня позвать.
Он подчеркивает: «В любой момент!»
Куфальт смотрит на нее, когда она выходит. Губы у нее шевелятся. Он не понимает, что она хочет сказать, но ее лицо, весь облик молит: «Пожалуйста, не надо!»
Они поднимаются вверх по лестнице, в окна вставлены красивые витражи. Внизу — трубач из Зекингена.
На втором этаже — Лорелея. Третьего этажа нет.
Комната с зеркальцем-шпионом у окна служит спальней и столовой одновременно. У окна сидит худая женщина с голубоватым, почти прозрачным лицом.
— Итак! — угрожающе произносит стекольных дел мастер.
И Куфальт вдруг понимает, что этот маленький человечек может ударить.
Женщина, ее мать, приподнялась, чтобы поздороваться с гостем, и снова быстро села на стул, услышав злое «итак».
Нет, он не приглашает его сесть. Они стоят друг против друга, стекольщик сказал «итак», и теперь Куфальт спокойно говорит (странно, здесь он совершенно спокоен, а когда собирает подписку, ему это далеко не всегда удается), он спокойно говорит:
— Меня зовут Куфальт, Вильгельм Куфальт. В настоящее время я служу в «Городском и сельском вестнике», собираю объявления и подписку. Мой доход составляет от двухсот до трехсот марок в месяц…
— И что же? Что? — кричит бородатый коротышка и налившимися злостью глазами пожирает его. — Какое мне до этого дело! Я не собираюсь подписываться на вашу паршивую газету!
Куфальт делает глубокий вдох.
— Я прошу руки вашей дочери! — произносит он.
— Что???
Воцаряется мертвая тишина.
Женщина у окна обернулась и замерла, недоуменно уставившись на молодого человека.
Тот повторяет:
— Я прошу руки вашей дочери.
— Где стул? — кричит бородач, смотрит на стулья, расставленные вокруг обеденного стола, на стоящего перед ним человека, и решает:
— Присядьте-ка. — И снова вскакивает: — Но если вы меня дурачите!..
— Ойген! — предостерегающе кричит жена.
— Как вас зовут? — снова садясь, спрашивает стекольщик.
— Куфальт, — отвечает Куфальт и улыбается.
— Куфальт, да, да. Так вы сказали, что зарабатываете…
— От двухсот до трехсот марок в месяц. Бывает и больше.
