радует.
— Господин Зайденцопф, а как вы собираетесь заплатить за эту работу — сдельно или повременно?
— Но это всего лишь подготовка к вашей завтрашней работе, мой дорогой Куфальт. Вы от этого только выиграете, завтра все пойдет как по маслу. Ха-ха-ха! Каламбур получился: машинка и в самом деле смазана маслом.
— И все же — сколько я за это получу? Вон руки-то как вымазал.
— Господин Куфальт, у нас здесь машинописное бюро. Мы выполняем заказы фирм за определенную плату. И оплачивают они написанные от руки или на машинке адреса, а вовсе не чистку машинки!
— Но и я не могу работать целый день задаром! Разве вы предоставите мне еду и ночлег бесплатно?
— Надеюсь, мой юный друг, вы не обуреваемы греховной жадностью, я имею в виду жадность к деньгам.
— Но нам было сказано, что здесь нам дадут хорошо оплачиваемую работу!
Однако Зайденцопф уже проследовал дальше.
— А как вы, дорогой Лейбен? О, медленно дело двигается. Ведь сами видите, что медленно?
Долговязый верзила Маак встречается с Куфальтом глазами и подбадривает его, кивнув головой в спину удаляющегося начальства.
Куфальт вскакивает и подлетает сзади к Зайденцопфу:
— Я вас спрашиваю, сколько мне заплатят за эту работенку! Пять часов на нее ухлопал. И знаю, что у вас тут платят тридцать пфеннигов за час.
Зайденцопф меряет его злым и холодным взглядом.
— Вы получите одну марку. И больше я не хочу говорить об этом. Совершенно недопустимо вскакивать со своего места и наседать на меня. Садитесь! Вы меня жестоко разочаровали. — И, уходя, добавляет со вздохом: — Безработных сейчас пруд пруди, не так ли?
Верзила Маак незаметно кивает Куфальту в знак одобрения.
И Куфальт чувствует, что и сам доволен собой.
Ужин позади. Для Вилли Куфальта рабочий день окончен. Впереди свободный вечер, второй вечер на свободе после тысячи восьмисот вечеров в тюрьме.
Он сидит у окна в общей комнате приюта и смотрит на улицу в сгущающихся сумерках. Большое окно со сверкающими, чисто вымытыми стеклами забрано снаружи красивой решеткой художественного литья. Н-да, что тут скажешь…
Вечер теплый, мимо снуют прохожие, одни спешат домой, другие, наоборот, из дому. Попадаются и девушки. Не такая уж радость, как казалось в тюрьме, глядеть на их ножки, прикрытые короткими юбочками.
И все-таки… Здесь поблизости должен быть большой парк, вот бы погулять там. Но для такой прогулки нужно выпрашивать официальное разрешение у Зайденцопфа, а Куфальт чувствует, что от этого Волосатика его скоро стошнит.
Беербоом слоняется по всему дому как неприкаянный, то взлетает наверх, то спускается вниз, пробует окна, двери, но все крепко заперто. Бедняга Беербоом, он ждет не дождется первого навара от своих трех марок. Мало шансов, что Бертольд явится с деньгами сюда. А когда совсем стемнеет и последняя надежда исчезнет, он бросится на кровать и зарыдает. Слезы приносят душе облегчение, но голова от них пухнет и мысли ворочаются вяло и лениво.
Куфальт включает свет и подходит к книжному шкафу. На полках хаос и запустение, книги стоят вкривь и вкось, некоторые обрезом наружу. Куфальт берет в руки одну из них: «Наши герои-подводники». Тогда он вынимает соседнюю, в темном переплете: «Гамбургский песенник».
«Погляжу-ка еще одну…»
В дверях возникает Минна:
— Ради
— Провались! — рычит Куфальт и вновь включает свет.
Он берет из шкафа еще одну книгу. На этот раз «Грех против духа» Артура Динтера. Он наугад открывает книгу и углубляется в чтение.
От дверей раздается плаксивый голос госпожи Зайденцопф:
— В такую рань нечего зря жечь свет. На дворе еще совсем светло. Один будет жечь свет наверху, другой внизу. Какой счет за электричество нам пришлют?
Госпожа Зайденцопф выключает свет и уходит. Дверь она оставляет открытой. Куфальт осторожненько ставит книжку обратно в шкаф, прикрывает дверь и садится на стул у окна.
На улице совсем стемнело.
Внезапно резкий свет заливает комнату. В дверях стоит молодой человек с прочными моральными принципами и высокой нравственностью — студент Петерсен, советник и защитник бывших заключенных, проживающих в приюте «Мирная обитель». На вид ему лет двадцать шесть.
— Вы нарочно сидите впотьмах? Вам так нравится? — спрашивает он.
— Да, мне так нравится, — выжидательно тянет Куфальт и, щурясь, смотрит на долговязого юношу.
Петерсен задергивает занавески. Смачно крякнув, он плюхается в кресло и с наслаждением вытягивает ноги.
— О боже, до чего же я устал! Сколько исходил!
— Что, университет далеко отсюда?
— Это самой собой. Но сегодня я там и не был. Навещал тут одного, раньше он работал у нас в бюро.
Куфальт вопросительно поднимает брови.
И Петерсен с готовностью рассказывает:
— Он живет с одной девушкой. И вот она решила от него уйти.
— Не держи, что бежит, а держи, что лежит, — вставляет Куфальт.
— Но она ждет ребенка.
— И что же вы сделали? Вернее, что же вы им сказали?
— А что тут скажешь? Я просто посидел с ними. Сначала они мне обрадовались. Я принес им, кстати говоря, небольшую сумму от нашего общества. Но потом они поссорились.
— Из-за чего?
— Из-за флакона одеколона, почти пустого. Видите ли, он такой аккуратист, все вещи у него должны лежать на своих местах. А тут он нашел флакон одеколона в кухонном шкафу. Тогда как ему положено стоять на умывальнике. Из-за этого и поссорились!
— Бред!
— И ведь не на шутку поссорились. В конце концов подняли такой крик! А когда ссора выдохлась, они и сами выдохлись. Тут полились слезы.
— Не в одеколоне тут дело, — заключил Куфальт, — а в том, что им плохо. А когда тебе плохо, за все цепляешься. В тюрьме я тоже собачился из-за всякой ерунды.
— Да, — соглашается студент. — Это, вероятно, так и есть. Да только что поделаешь?
— На что они живут?
— Раньше он работал у нас в машинописном бюро. И работал хорошо. Но потом вдруг ни с того ни с сего заявил, что не может переходить через улицу. У некоторых бывает. Сразу по выходе из тюрьмы ничего не заметно. Все им внове, все интересно. А потом вдруг на них находит…
— Заскок! Верно, Беербоом тоже с заскоком. За ним нужен глаз да глаз!
— Да, надо будет приглядеться, — неуверенно говорит Петерсен. — Но сделать мы можем так мало!
— А вы бы поговорили с Зайденцопфом. Какой же смысл заставлять человека со сдвигом работать по
